Хаген Альварсон - Девятый Замок

Снорри хмыкнул:

— И ты туда же!

— Привыкай, рыжий, — ухмыльнулся бродяга. — Таковы шутки истинных воинов!

— С чего мне привыкать? — фыркнул Снорри. — Я в "истинные воины" не собираюсь!

— Ох, дружище, не зарекайся! — грустно улыбнулся Эльри. — Вы же зачем-то выставляете дозоры на стенах вашего борга?

— Так мы ж не… хм… воинствуем… Это обычай такой. Ладно, пусть его. Идём, бродяга, я должен тебе кое-что показать…

…Старый Балин одиноко чернел на берегу, посреди белой тишины. Только крона серебрилась, уходя в небо.

— Посмотри-ка, совсем седой старик, — сочувственно молвил Эльри. — И совсем один.

Снорри удивился:

— Это ты про дуб?

— А про кого ещё? — подал плечами Эльри. — Тут больше никого…

И осёкся.

На снегу виднелись следы, совсем свежие.

— Наверное, какая-нибудь сладкая парочка уединилась, — ухмыльнулся Снорри.

— Нет, — возразил бродяга чересчур серьёзно. — Это следы одного.

Стараясь не слишком громко скрипеть снегом под ногами, они подошли ближе и обогнули дуб.

Там, где обрывались следы, меж заснеженных корней, сидел двергин в простой одежде лесоруба, без шапки. Ветер трогал волосы — белые, как крона Балина. При том, что седой дверг отнюдь не выглядел стариком. Разве что — пожилым, да и то… Турлог был старше.

Седовласый не обращал внимания на пришедших. Он смотрел на дуб. Вполне осмысленно. Он разговаривал с древом. Без слов. Грустно улыбался, недоверчиво крутил головой… Потом вдруг замер, прислушиваясь, насторожился… наконец кивнул. Затем — поклонился, низко, до земли, снял с пальца кольцо и одел его на нижнюю ветку. Балин, казалось, погладил собеседника.

— Не держи обиды, Старик, — произнес тот навеки сломанным голосом. — Знаешь ведь, я больше не могу. Мне всё равно. Я ухожу. Теперь не много будет с меня проку…

Повернулся и заковылял прочь. На двух пришельцев даже не глянул. Его глаза вмиг помутнели, и Снорри вздрогнул: такими глазами глядел отец в последние свои годы…

— Это Ловар Ловарсон, — сказал сын Турлога. — Он, говорят, сошёл с ума от горя, когда умерла его дочь.

— Видал я и больших безумцев, — пожал плечами Эльри. — Ты что, его хотел показать?

— Нет, конечно. Если б я хотел показать тебе безумца, вынес бы зеркало. Вот, смотри сюда, на ветви… и под корни.

В ветвях сверкало золото и серебро, прекрасное как иней, дорогое, как первый снег. Кольца, браслеты, цепочки, ожерелья. Разные фигурки из камня, дерева и янтаря. Забавные тряпичные куклы, жуткие табакерочные тролли, стеклянные шары. Ленты, расшитые бисером, и кольца разноцветной стружки. В кроне Старого Балина золото и воск равно дороги.

Меж корней же стояли горшки с кашей и брусникой, мёдом и пирогами, скиром и пивом. Кто вкушал те яства? Кто разделил трапезу с Балином?..

— Таков наш обычай, — сказал Снорри. — В канун Йолля мы оставляем ему дары, ибо он — наш хранитель. На дар ждут ответа: удача щедрому!

— А куда деваются дары после Йолля? — спросил Эльри недоверчиво.

Снорри вздохнул:

— Вот умеешь всё испортить… Большинство подарков снимают, чтобы повесить через год. Правда, иные дары исчезают, и тогда говорят, что Балин забрал себе, а дарителю бывает большая удача.

— Наверняка Балину в этом кто-то помогает, — ухмыльнулся Эльри.

— Я знал, что ты спросишь. Есть легенда, как некто Скегги похищал новогодние дары, и у него отсох…

— А легенду эту, — безжалостно оборвал Бродяга, — выдумал тот, кто больше всех помогал Балину "забирать себе". Чтоб соперников отпугнуть.

— Да ну тебя! — надулся Снорри.

— А с едой что делают?

— Раньше тут устраивали пирушку. Теперь угощаются, кто хочет…

Снорри потоптался, потом огляделся. Тишина. Снег. Оборванное небо, застрявшее в чёрных кронах деревьев. Небо серое, совсем не такое, каким оно отняло мир у Снорри, — не синее…

Сын Турлога подтянулся, наклонил ближнюю ветвь, и надел на неё оберег. Кусочек янтаря, что дала ему мать перед смертью.

— Снорри, ты… — начал Эльри и осекся. Взор сына мёртвых родителей был неуютно-острым.

— Пусть улетает, — еле слышно молвил Снорри. — Любимых надо отпускать. Это дело слишком затянулось, а Йолль — хорошее время завершать дела и рубить концы.

Эльри кивнул.

— Понимаю. И у меня есть что подарить.

Он снял браслет из тусклой меди и одел на ветвь.

— Его подарил мне мой побратим Фрор сын Фаина, а я подарил ему подобный. А после дружба наша закончилась, как водится, из-за женщины. Быть может, расскажу потом.

— Это не обязательно, — сказал Снорри.

— Йолль — лучшее время вершить начатое, — пожал плечами Эльри.

В ту зиму холостяки отмечали Йолль у Сидри Плотника. Снорри и Эльри тоже пригласили. Все напились, а потом Эльри стал рассказывать разные весёлые истории, и гости так хохотали, что дом Сидри чуть не развалился. Пришлось напоить бродягу так, чтобы он утратил дар речи и свалился под стол. Наутро у всех было похмелье, а Эльри ходил, как ни в чем не бывало. Его зауважали ещё больше.

Медный браслет, который Эльри подарил Старому Балину, не исчез, однако странным образом врос в кору, и Эльри не стал его выковыривать. "Забрал себе", — усмехнулся воитель.

А янтарная птица Снорри исчезла. Пивовар был рад. "Я боялся, что найду её там", — признался он позже. От сердца отлегло. Хотя иногда хотелось вернуть тепло янтаря.

Весной Эльри обзавелся собственной избушкой. На Андаре сошёл лёд, близилась пора сплавлять лес, ехать на торги, заготавливать древесину. Эльри и тут проявил себя. Всё же не зря он странствовал — знал, где какой лес можно сбыть с большей выгодой. Да и работы дровосека не чурался. Его выбрали главой лесорубов — ингмастером. Ни разу не пожалели, хотя и не по душе пришёлся тот выбор альдерману Свенсону.

Теперь Эльри Бродяга со смехом вспоминал о походе в Сторвег…

Правду молвить, не все верили, что Эльри Бродячий Пёс в прошлом был воином-наёмником. Мол, выдумывает, чтобы его уважали и боялись. "Ты бы ещё берсерком прикидывался", — говорили шутники. Эльри в ответ корчил жуткие рожи, рычал и смешно вращал глазами. Все бы и дальше так потешались, если бы в Норгарде не объявилась банда Ахага Кривого.

Ахаг бан Харуг, известный ещё как Кривой, был грэтхеном, как и вся его дружина. В былые времена этого было бы довольно, чтобы жители Норгарда разорвали бы в клочья таких гостей, памятуя вероломное убийство Нори Башмака. Собственно, Грамовы "ясени битвы" уже обнажили клинки, когда Свен Свенсон произнес холодно:

— Отставить! Это мои гости!

Огненной пощёчиной был тот приказ для Грама Гримсона. Он зло и бессильно зарычал, отвернулся и ушёл прочь. И все его люди — с ним. Грэтхены скалились и улюлюкали им в спину.