Анна Тьма - Крылатый

Скоро думать стало некогда. Осталась только одна мысль и стремление — не захлебнуться и смотреть, чтобы Маня не потонула.

Вода резко остыла. Стало темно, как поздним вечером. Сумасшедший ветер сбивал пену с высоких волн, швыряя ее пригоршни нам в лицо, тугие струи дождя лупили не хуже града. Молнии сверкали над самой головой, и я молчаливо просил великое Небо, чтобы они не били в море.

Холод, ветер, соль и вода, вода… Высокие волны накрывали с головой, пытаясь утопить нас обоих. Я ни на секунду не прекращал отчаянной борьбы со стихией. Все слилось в одно желание — не захлебнуться, с диким упрямством я раз за разом выныривал из воды. Одни рефлексы…

…Выжить. Накрыло новой, одной из бесчисленных сотен, волной. Вынырнуть, снова постараться не наглотаться воды, выдернуть за собой привязанную к руке девчонку. Вдохнуть поглубже… Вынырнуть. Новый вдох. Держаться. Держать ее. Выжить…

…А потом чьи-то руки потянули из воды, поддержали, пока меня выворачивало наизнанку, помогли куда-то дойти по качающейся под ногами тверди. И те же руки попытались отвязать мою руку от чьей-то…

— Нет!!! — рванулся я вперед.

Почти ничего не различая вокруг, я увидел ее и понял, что моя боевая подруга не дышит. Посиневшие губы и ненормально белое лицо.

— Маня! Маньячка!!!

Кто-то что-то попытался сказать мне, оторвать от девчонки, но я лишь зло отпихнулся, переворачивая ее, с трудом разжимая зубы и сдавливая, чтобы избавить от воды в легких. Быстрее, еще не поздно! Перевернув ее обратно на спину, я сцепил в замок ладони, образовывая небольшой разряд, и с силой ударил напротив сердца. Не дышит. Склониться, вдохнуть в нее столько жизни, сколько сейчас возможно оторвать от себя. Новый удар. Жизнь. Удар. Жизнь: Ну же, Маня! Я не могу тебя потерять! В глазах плыло, мутнело, поплыли золотые лужи с черными точками. Голова взрывалась приступами боли. Плохо. Сил слишком мало. И все-таки, склонившись, я последним усилием оторвал от себя еще крупицу жизненных сил. Удар, еще раз…

Она резко вдохнула, выгнулась в судороге, откашлялась, отдышалась и выругалась. Ругается — значит, живая! С такими мирными мыслями я лег там, где сидел, и уснул…

…Тепло. Сухо. Слегка покачивает на волнах. Запах морской соли, рыбы, свежезаваренного чая, хлеба. Шерстяное одеяло щекочет кожу. Интересно, мы уже в ловушке или где-то еще?

Не открывая глаз, я потянулся к душе брата и почувствовал его глухую, усталую злость. Держись, светлый.

Кое-как разлепив глаза, я огляделся, и первой, на кого наткнулся взгляд, оказалась японка. Маленькая, изящная, уже немолодая, но по-девичьи хрупкая женщина что-то читала, сидя за столом, подобрав одну ногу под себя.

Беззвучно встать не получилось. Зато получилось с грохотом рухнуть на пол, запутавшись в одеяле, собственной шевелюре и еще захватив тощую подушку! Ирдес в своем репертуаре!

Я уже говорил, что подъем — это очень весело?! Вот и японка хихикала, глядя на мои попытки выпутаться из предательски завернувшегося в кокон одеяла. Встать все же удалось, и выяснилось, что не столько палуба под ногами шатается, сколько эти самые ноги не держат. Коленки все-таки подкосились, я опять брякнулся на пол и состроил по этому поводу самое обиженное и недоумевающее лицо, чем вызвал у женщины новый приступ смеха.

Пока попытки подняться с трудом, но продвигались, я успел заметить, что нахожусь в каюте скорее всего большой яхты, одежда моя стопочкой лежит на стуле рядом с кроватью, а на мне камуфляжные штаны и черная майка. Когда ноги решили исправиться и начать выполнять свои прямые обязанности по поддержанию хозяина в вертикальном положении, японка жестом пригласила меня к столу, где ждал нехитрый завтрак (обед? ужин?!) из бутербродов и чая. Живот предательски заурчал, но я решительно мотнул головой и спросил:

— Где Маня?

Женщина удивленно взглянула на меня и, разведя руками, сказала что-то на своем языке. В ответ я показал оставленные ремнем черные синяки на запястье и четко повторил свой вопрос. Она улыбнулась, поднялась (оказалась почти на голову ниже меня) и повела за собой из каюты. Мы поднялись на палубу.

— Манька!..

Та спрыгнула с носа яхты и, в три диких прыжка очутившись рядом, крепко обняла. Мне пришлось опереться на стену, чтобы устоять на ногах. Стойкая девчонка. Я еле стою, а она уже прыгает вовсю.

— Ох, Ирдес, ну и напугал же ты меня!..

— Я тебя?! Это ты меня чуть в гроб не загнала!..

— От тебя дождешься, как же… Не пугай меня так больше. Я думала, ты не проснешься.

— А я знал, что ты выживешь. И я рад тебя видеть.

Спасибо тебе, великое Небо, что даже на земле и в воде ты живешь в моей душе. Спасибо, что помогло мне не потерять это белобрысое, снова сияющее слегка ехидной улыбкой, совершенно сумасшедшее создание, без которого жить мне было бы очень хреново! Так хреново, что практически несовместимо с жизнью.

Японка что-то спросила, Маньячка же, сверкнув жемчужной улыбкой, что-то ответила. Э?!

— Ага, и китайский я тоже знаю, — кивнула в ответ на незаданный вопрос девчонка. — Ирдес, это Наоми, одна из наших спасителей.

Отстранив подругу, я молча поклонился женщине. Даже в полной отключке запомнились руки, растиравшие и разминавшие закаменевшие мышцы, запах эфирного масла и тепло. То самое тепло и тот самый эфир, который тонко чувствовался от ладоней маленькой японки. Если бы она не знала, что делать, я бы неделю не встал. А сейчас даже боли нет. Мне опять неоправданно везет? Не к добру это.

Наоми ласково улыбнулась в ответ и крикнула в сторону:

— Рийо! Кацу, Кеншин, Исаму, Амая!

— Рийо — это отец семейства, капитан, — быстро и тихо рассказывала мне Маня. — Кстати, на четверть русский. Кеншин и Исаму — сыновья Наоми и Рийо. Амая — младшая дочь. Кацу — капитанов племянник, живет в его семье и тоже считается сыном. Наша официальная версия потопления — отдыхали с друзьями в море, смыло с палубы штормом. Ты мой сводный брат.

— Понял.

Яхта мне сразу понравилась. Большая, с парусами и движком, так что даже штиль не страшен. И красивая. Куплю себе такую же! Может быть, если не передумаю.

К моему удивлению, здоровенный высокий и широкоплечий японец Рийо оказался блондином. Ступор, вызванный мастью капитана, не сразу позволил мне рассмотреть его детей.

Кеншину (блин, что за имя такое дурацкое!) навскидку было не меньше двадцати двух лет. Высокий, как его отец, но каждая черточка, каждое движение говорили, что это сын Наоми. Исаму (еще одно!) оказался подвижным, живым парнем лет девятнадцати, с вечно пляшущими в глазах веселыми демонятами. И еще мне не понравилось, как он поглядывал на Маню. Она мне не девушка, но ответственность за нее в отсутствие Маньяка несу именно я. Надо за ним внимательней следить. Кацу (ага, пополняем список идиотских имен. Этот переплюнул всех остальных) выглядел не старше Исаму. И был он угрюмый, молчаливый и замкнутый. Стоял слегка в стороне, в разговорах практически не участвовал, и в то же время видно, что не чужой в своей семье. Чем-то он мне напомнил Апокалипсиса и вызывал необоснованную симпатию. Всякие необоснованные эмоции — брысь!