Анна Тьма - Крылатый

Когда разминка была сочтена законченной, я, без предупреждения перейдя к скупым, четким и точным движениям, выбил ногой клинок из левой руки самурая, прижал к палубе катану и остановил свою дагу в миллиметре от его горла.

— Он сдается, — сказал Маня.

Фирменный оскал, перенятый у двойняшек, на лицо — маску психопата, едва слышно зарычать, отразить в зрачках алый блик. И спокойно отойти, поклониться, сложить оружие. Посмотреть на полное обалдение противника. Как говорят в Сети: «Йа кросавчег!» Есть еще желающие это оспорить?!

— Если ты — сердце меча, то я — сам клинок, — сказал я, не заботясь о том, поймет ли меня человек. — А за разминку спасибо. Я повеселился.

Маньячка и Наоми ударили по рукам и победно поглядели на остальных. Хм… Кацу тоже на меня ставил? Мое высочество пребывает в удивлении.

В общем, все было прекрасно, кроме одного нерешенного вопроса — как свалить и, собственно, куда? Я не знаю, куда направляюсь, смогу ли выбраться и, главное, как возвращаться? Пока способен думать, пока меня не потащило вперед, я просто обязан решить эти вопросы так, чтобы не вмешивать в свои дела посторонних людей. Эти — даже не имперцы, у меня нет права распоряжаться их жизнями.

Поэтому после боя я расположился на носу яхты, согнав оттуда Маню, и посвятил себя решению проблемы с наименьшими потерями времени и затратами моих как психических, так и физических ресурсов.

Рационально было оставить Маню здесь и тихо смыться самому, но опять же неприемлемый вариант. Маньяки должны оказаться вместе как можно скорее. Я уже сейчас вижу ледяной ужас в глубине души девчонки, что будет дальше, даже представить страшно.

Отчаявшись дозваться, подруга с силой пихнула меня ногой. Не ожидавший такой подлянки с ее стороны, я рухнул в воду. В несколько судорожных гребков ушел в глубину, подождал, пока надо мной пройдет днище яхты, и только после этого вынырнул, сразу взлетев. Капитан Рийо в это время уже тормозил свой кораблик, остальные провожали мой стремительный взлет обалдевшими взглядами.

Такое же стремительное пикирование, и я остановился в трех метрах от Маньячки и скрестил руки, пристально глядя на нее. Ну ни капли вины! Зато сумасшедший блеск в глазах и предвкушение на лице! Погоди у меня, зараза белобрысая!

С самой постной миной я стряхнул на нее всю воду с крыльев…

Минут через двадцать, после того как включились в игру все младшие члены команды (что характерно, на стороне Мани!), я наконец поймал эту… гм… хорошую девочку и нырнул вместе с ней в море. Протащив под днищем, вынырнул с другой стороны, мирно вернул на палубу и стряхнул воду с перьев на «отважных спасателей» моей боевой подруги.

— Темный паршивец! — выругалась девчонка, вся мокрая, и исхитрилась в третий раз за сегодня дотянуться до моего многострадального уха. — Маньяка на тебя нет!

— Апокалипсиса на тебя нет! — машинально ответил я, освобождая свою драгоценную часть тела.

Смысл брошенных в запале фраз дошел почти сразу. Маня сникла. Не позволяя загрустить надолго, подошел Рийо и что-то сказал смеясь.

— Он говорит, что теперь понимает, почему мы оказались за бортом, — тут же улыбнулась девчонка.

— Это она виновата! — возмущенно высказался я, ткнув в подругу пальцем, чем заработал новый тычок под ребра от Мани и вызвал у капитана смех.

Солнце уже закатилось, и Наоми отправила нас обоих сохнуть и переодеваться, пока не замерзли. Возражать ей не хотелось. А потом повела в кают-компанию, где уже собрались все, и накормила чем-то невообразимо вкусным. Это чудо было похоже на кремовые пирожные, только вкуснее, и есть надо было ложкой из стаканов.

Когда ужин закончился и мне отдали койку в одной каюте с Кацу, тот сразу лег спать. Чтобы не тревожить его, я вышел на палубу и сел у борта, глядя в ночное небо. Спать не хотелось совсем. В груди засела тревога, и на душе было так же черно, как в небе. Когда неприятности у меня, это привычно. Это не вызывает такого ужаса, как ситуации, когда попадают под удар те, кто мне дороги. Я боюсь только за их судьбы и жизни. За свою — никогда.

Гитара сама собой появилась в руках. Пальцы прижали аккорд, перебрали струны. Каждый раз, когда мне становится плохо, гитара, как щенок, сама ластится к ладоням, и струны звенят так чисто… Легенда как-то раз назвал меня «крылатая душа песни». Он был прав. Хотя бы потому, что руки подчинялись не мне, а рождавшейся под пальцами мелодии.

Когда пришли Кеншин, Кацу и Исаму, я, увлеченный своим делом, их не заметил. Кеншин вполне понятными жестами попросил меня спеть. Ну не посылать же его к демонам?.. После третьей песни появились Рийо и Амая. Маньячка за ужином шепнула мне, что ее имя значит «ночной дождь». Теперь иначе как Дождик я ее про себя не называл.

Когда появилась Наоми, я так и не понял. Маленькая женщина вдруг просто обнаружилась сидящей у моих ног. Она ничего не сказала, слушала, чуть склонив голову набок. Я смотрел в их лица и пел для каждого свою песню. Для Кеншина и Исаму — яркий блеск стали, звонкая ярость битвы. А для Кацу песни все до одной были темными. Ночь тайн и загадок для Дождика. Для капитана звучала песнь торжества и победы. Мне определенно нравились эти люди! Скажем так, пришлись по вкусу… хе-хе.

Это отвлекало меня от тоски. Рядом с Наоми струны зазвучали совсем не так, как за минуту до этого. Мелодия изменилась сама, превращаясь в тихую песню бесконечной печали. Старая, очень грустная темная баллада, пришедшая еще из прежнего мира, сама собой сплеталась в музыке. Баллада о темном менестреле, больше жизни любившем светлую эльфийку, покинувшую его и свой светлый лес ради воина-человека. Эльфийка лишила темного сердца и жизни…

Темный менестрель, рыцарь слова, сжег свою лютню после последней песни и не жил — доживал оставшееся время, как тень. А эльфийка не прожила долго. Человеческий воин был ранен в сражении и умер у нее на глазах. Она приняла яд. Яд, убивший не только ее, но и обезумевшего темного, вскорости тоже умершего. Если темный однажды полюбил всей душой, это навсегда. Даже смерть не спасет от такого страшного проклятия, как любовь…

Зря я вложил в песню всю душу. Это моя тоска, мое отчаяние, не надо, нельзя выплескивать такое на других. Положив ладонь на хрупкое плечо моей спасительницы, я тихо сказал:

— Прости. Я не хотел причинять тебе боль.

Японка только улыбнулась и жестами попросила меня спеть о себе. О себе?! Ну, озадачила…