Анастасия Брассо - Поцелуй зверя

Она знала, если выйдет сейчас из комнаты — это будет эгоизм, и безжалостно отметала этот шанс, очередной, неиспользованный, о котором она будет жалеть потом всю оставшуюся жизнь… Она еще верила в сказку, пока мозг не сказал ей самую ненавистную фразу: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Она не хотела быть в ответе. Не могла. И как можно быть в ответе за кого-то, если даже сама за себя регулярно не отвечаешь?!

Когда она встала, открыла дверь, вышла из комнаты и прокралась по ледяному полу к гостиной, за окнами была черная, непроглядная, неизбывная темень, и даже петарды уже не рвались в воздухе, утомленные за две недели беспрерывных салютов. Страна готовилась вплывать в трудовые будни из затяжного, как болезнь, праздника.

Она остановилась на пороге гостиной, вслушиваясь в непривычную настоящую тишину. Постепенно в этой тишине она стала различать звуки. Его дыхание, мерное, хриплое и глубокое, как у зверя. Глаза разглядели в темноте его руку, свесившуюся на пол с дивана, а на подушке — светло-пепельное пятно волос. Она стояла так до тех пор, пока босые ноги не свело от неподвижности и холода и глаза не заболели от взгляда в одну точку. Пока сердце не перестало ухать в ушах и животе, толкая на необдуманный шаг.

Тихо пятясь, Юлия отошла вглубь коридора, не отрывая взгляда от светлого пепельного пятна на вышитой подушке.

Она уснула лишь с рассветом, а проснулась с чувством пустоты.

В квартире была тишина. Значит, он еще спит. Или снова моется?

Прямо в майке, не обращая внимания на холодный пол и сквозняк, гуляющий по комнатам, Юлия бросилась к ванной. Дверь была открыта. Вода не хлестала из крана и пар, обжигающий, не дающий дышать, не ударил в лицо влажным ароматом ее геля для душа. Напротив — там был холод и чистый кафель, простывший за ночь до состояния необитаемости.

Очень медленно, боясь дышать и думать, Юлия прокралась по коридору к гостиной. В ней царила идеальная чистота и порядок, которых никогда раньше здесь не водилось. Немного нарушали общую картину лишь оставленные на столе, подоконнике, тумбочке, книжных полках и даже телевизоре догоревшие свечи.

Сердце упало и рванулось вверх, к горлу, когда она представила, остро и ярко, как сейчас выйдет из подъезда и опять увидит его валяющимся в грязи… Только не это.

Юлия упала на диван, уткнула лицо в вышитую подушку, хранящую терпкий сладкий запах светло-пепельных волос, созданный для того, чтобы вдыхать его бесконечно.

От ледяного, кристально ясного осознания страшной, непоправимой ошибки, от ощущения боли во всем теле, в душе и в сердце, она тихо завыла, словно раненая волчица.

В доме Медведя под потолком, в углах, под лавками и столами спряталась густая, как пар на морозе, тревога.

Огонь в печи шумел не так, как обычно, и снег за темным окном падал не так, как всегда. Да и сам Медведь, ожидая окончания колдовства, еле сдерживал нетерпение, ранее всегда подвластное его воле.

Закончив ворожбу, жрец без сил опустился на лавку.

Некоторое время он сидел так, неподвижно и расслабленно, низко свесив бледно-рыжую голову. Волосы, туго стянутые сзади в жидкий хвостик, распушились на висках и макушке. От этого создавалось ощущение, что вокруг головы жреца витает легкий, как дым, бледно-оранжевый нимб.

Видя и понимая теперешнее состояние Велемира, Бер не сразу обратился к нему с вопросом. Подождал, глядя на пламя свечи, дрожавшее не весело, а, скорее, смятенно. Только потом заговорил.

— Ну? Чем порадуешь, Велемир?

В низком голосе печаль смешивалась с еле сдерживаемым нетерпением. Медведь страдал. В глубине его непостижимой души не было покоя, несмотря на цветущий вид и мощную энергетику, распространявшиеся вокруг этого властного и сильного человека. Но если кто и знал об этом вечном затаенном страдании, то это, конечно, был давний друг и соратник. Темный жрец Велемир.

Услышав раскатистый бас Бера, он поднял голову. Взглянул в черные, как смородина, глаза Бера, привычно спрятав сочувствие в собственных водянистых зрачках.

— Реку тебе, что вижу героя…

— Я не вижу! — зарычал вдруг Медведь, уже не скрывая эмоций. — Я! Ты мне это речешь уж с месяц! И где он?!

— Близко, — ответил жрец. — Близко, только…

Он замолчал, подумал и не стал говорить то, что давно вертелось на языке. Как сказать такому, как Бер, что тот, кого он ждет, на кого возлагает такие надежды, кому сулит такую миссию, будет сильнее самого Бера. И что… не принесет новый герой ему того, о чем он мечтает вот уже скоро семь долгих лет.

— Только — что?

Глаза Медведя превратились в темные, бездонные пропасти.

— Только, если его до сих пор нет, значит — боги хранят тебя…

— Меня не нужно хранить! Нет!! Мне нужно делать то, что я задумал, пока я в силах, пока не погубили окончательно, не отравили иноверческими ересями Русь-матушку!

Жрец хотел было возразить. Но, задумавшись, лишь печально наклонил в согласии светло-рыжую, голову.

…Он кивнул провожатому после того, как заплатил названную сумму. Посмотрел вслед снегокату, удаляющемуся вглубь дороги, серебристой от света луны.

Под этим светом вблизи все сверкало и еще беспросветнее чернела даль.

Он размял затекшие ноги и спину, нагнулся и выпрямился несколько раз. Пар изо рта вырывался ритмичными густыми клубами, окутывая лицо, словно дымкой.

Частокол перед ним был высотой метра в три. Ворота — на замке, но неприметная калитка сбоку при толчке, заскрипев, открылась.

Картина, представшая ему, была бы забавной, если смотреть на нее в зрительном зале кинотеатра или дома под теплым пледом у телевизора. Здесь же, на влажном и вполне реальном морозном ветру, доносящем запах костра, все это ощущалось гораздо острее, и в то же время — обыденнее.

Слева, рядом с воротами под навесом, несколько снегокатов, таких же, на каком он сам сюда добрался. Видимо, члены общины имели личных «коней», что, конечно, разумно — признал он. По-другому отсюда до цивилизации не доберешься, хоть и кажется по карте, что близко. Как всегда в России — по карте одно, а на деле полдня добираться. Он вдруг почувствовал, что устал.

Общинники хорошо укрылись, и захочешь — не найдешь среди владимирских лесов этот маленький оплот человеческого жилья. А если случайно вдруг наткнешься в чаще на пятачок, окруженный высоким, будто и впрямь старинным частоколом, так и развернешься от ворот, подумав, что не нужно тебе туда. Может, заговоры жрецов, а может, сама энергетика была здесь такая, что случайный человек не попадет.

Ему самому тоже было не по себе, когда он затворял за собой вновь жалобно заскрипевшую калитку, словно закрывал дверь в прошлую жизнь.

Впереди на утоптанном снегу алели костры, бросая багряные отсветы на темные бревна большого сруба. Дом располагался напротив ворот. По двум сторонам от него стояли еще два похожих, чуть меньше размерами. А за ними прятались еще строения, судя по всему — хозяйственные постройки. Над каждым из трех домов поднималась в черное небо тонкая сероватая дорожка дыма. При мысли об огне, горящем в печах, у него стало чуть легче на сердце.