Алек Экзалтер - Коромысло Дьявола

— Nil inultam remanebit. — Ничто не избегнет возмездия…Confutatis maledictis, flammis acribus addictis. — Проклятых сокрушив, обреченных пламени пронзающему…

Инквизитор с тамплиером на таинственной мессе не присутствовали. Видимо, по сюжету им было не до богослужения и покаяния. Отчего видение повлекло Филиппа дальше, в боковой притвор, тускло освещенный узкими прорезями высоких и глубоких оконных ниш с затемненными витражами.

В соборной полутьме доспехи тамплиера приобрели иссиня-чернильный цвет и начали испускать искрящееся сияние. А на белом одеянии доминиканца зловеще проступили темно-коричневые пятна черепов.

— …Даром стараешься, сьер апостолический инквизитор. Мне не в чем каяться. Мирская смерть меня не страшит. Ибо я служил и буду служить не твоему жалкому Назорею, но величайшему Ариману.

Моему бессмертному духу не пристало бояться ни светлого, ни темного пламени. В любую огненную стихию я свободно войду и выйду…

Неподвижно застывший говорящий из-под забрала тамплиер напоминал чревовещающую металлическую статую или какого-то бездушного фантастического механического голема. Неуязвимого и несокрушимого.

Тогда как хрупкий облик его противника едва ли оставлял сомнения в том, что инквизитор состоит из подверженных любому воздействию людской плоти и крови.

— Ты не понял, куда тебя завлекло твое нечестивое служение, манихеец, — печально подытожил беседу монах и в неуловимое мгновенье переменил внешний вид.

Внезапно доминиканец стал старше на много-много лет; его коротко стриженные черные волосы превратились в пышные пепельно-седые локоны; пергаментную иссохшую кожу на лбу и на щеках избороздили глубокие морщины. Он раздался в плечах и значительно прибавил в росте.

Сейчас с его плеч струится пурпурная мантия с золотой перевязью, какая поддерживает небольшую книгу. На инкунабуле значится алмазная аббревиатура "P. D. T."

Лишь широкий кинжал на поясе по-прежнему остался в простых ножнах из черного дерева. Разве что на его массивной гарде заиграл зелеными огоньками большой изумруд.

— О кого я вижу! Какая встреча! — неподдельно изумился тамплиер-манихеец.

— Сам доктор Рой-Бланш и его достославный гладий Регул оказывают мне честь. Примите мое восхищение вашим аноптическим обликом, сьер евангелический доктор…

— Не надо имен и велеречивости, тамплиер.

— Как вам будет угодно, высокочтимый сьер архонт. Однако…

— Ты все еще не понимаешь, куда ты попал, нечестивец? — прервал его собеседник. Оглянись же, в конце концов, вокруг…

Бронированная фигура тамплиера вдруг утратила неподвижность статуи. Она конвульсивно вздрогнула, страшно заскрежетав всеми металлическими сочленениями. Клацнуло решетчатое забрало, островерхий шлем покачнулся, свалился с головы еретика, дребезжа покатился по мраморному полу…

— Древнее зло? Твой асилум?

— Он самый. Весь этот храм Божий… Вижу: теперь ты уразумел, понял, нечестивый манихеец.

— Отнюдь, архонт. Почему я до сих пор жив? Не исчез где-то в небытии, в междусмертии или посмертии? Отвечай же, проклятый сьер Альберин! — лязгнул зубами тамплиер, представший без шлема тоже глубоким морщинистым стариком с провалившимися глазами и острыми скулами.

— Для моего асилума ты уже не являешься носителем харизмы, бастард-архонтик. Не различает он в тебе и разумной души, апостат. Ты для него суть говорящее животное. Вкратце говоря, заурядный секуляр.

Был у тебя одно время бессмертный дух да весь вышел, нежить. Дондеж из пепла твоих пут укоренится дерево, дух твой уйдет в унавоженную почву и без остатка растворится в нечестивой природе земнородной.

Для того ты сюда и призван мною, архонтик. Без асилума, без его ближней поддержки с этим ритуалом мне было не совладать.

В неизреченном промысле Господнем твой князь света и тьмы Люцифер-Ариман позорно бессилен, манихеец неразумный!

Так войди же спокойно в мирскую смерть, еретик!

Не ведомо мне, недостойному: быть может, Господь наш Пресвятой и Триединый смилуется над тобой и все же оставит тебе бессмертие души.

Прошу тебя, архонтик-апостат, прими, не противясь, судьбу свою…

Остолбеневший тамплиер несколько минут хранил молчание. Затем, несомненно понимая, что сопротивление бессмысленно, наклонился, поднял шлем с обломанным плюмажем, нахлобучил его на голову и безропотно позволил себя отвести к месту аутодафе.

Он самостоятельно взошел на поленницу и прислонился к столбу с перекладиной. Тотчас кипарисовые путы соединили его с крестом.

При виде послушного воле инквизитора чернокнижника толпа ликующе завыла и стихла, как только толстый доминиканский монах развернул пергаментный свиток, принявшись оглашать вердикт инквизиции вместе с толкованием происходящего ко всеобщему сведению.

— Да будет известно благочестивому христианскому миру! Сему нечестивому еретику и грешнику, чье имя запрещено упоминать под страхом отлучения от церкви, Святейший трибунал вновь оказывает милосердие, призванное спасти его бессмертную душу, отделив ее от грешной плоти путем очистительного огня…

На сей раз демонские доспехи оказались не в силах помешать ему избегнуть приговора королевского суда и подвергнуться акту христианской веры по величайшей милости Господней…

Во имя Отца, Сына и Духа Святого! Лета Господня 1314…

В конце чтения скороговорка толстяка монаха до предела ускорилась. Он и без того пропускал значительные куски из длинного свитка, краем глаза следя за малейшим шевелением сутаны главного инквизитора, на людях вернувшего себе непроницаемый эктометрический облик. Чутко уловив последнее движение молчаливого орденского иерарха, монах скомкал чтение и распорядился начать аутодафе.

С самого начала пламя быстро разгоревшегося костра объяло всю неподвижную фигуру еретика. Стойко не двигался тамплиер, и когда огонь охватил крест, на который он опирался.

Лишь один раз он позволил себе едва шелохнуться, как только занялись огнем чудодейственные кипарисовые путы. Затем костер стал понемногу прогорать, пламя опало, и фигура в доспехах постепенно погрузилась до колен в горящие угли.

Поначалу стальная броня тамплиера раскалилась до малинового свечения. Потом ее цвет приобрел розовые и побежалые оттенки. Через полминуты или минутой позже весь видимый спектр ушел в ярко-белое излучение, казалось, или же, так оно было в действительности, затмевающее солнечный свет.

Раскаленная добела статуя, излучала столь ярко, что многие в толпе прикрылись руками, а рыцари опустили забрала шлемов. Поэтому первая вспышка пульсирующего света сразу не выжгла им глаза.

— Люцифер!!! — возопили они, когда белая статуя громыхающей поступью двинулась прочь от костра, с каждой пульсацией в окрестную обжигая и обугливая до черноты незащищенную человеческую плоть. Хотя горящая одежда тоже не спасала от страшных ожогов.