Юлия Латынина - Дело о пропавшем боге

Нита плакала, распустив губы и совершенно бросив заботу о привлекательном выражении лица, как плачут недавние крестьянки. Да, господин наместник хорошо ее знает, будь он проклят. Он часто звал ее на праздники в свой дом и в загородное поместье. И ничего не платил – такие чем сквернее себя ведут, тем меньше платят.

– Потому не платят, что блудодейства по закону на казенных праздниках нет, – усмехнулась Нита.

А в Иров день явился к ней в амбар, куда ее посадили. Дал стражникам две монеты и сказал, что, коль скоро ему пришлось провести ночь в этом проклятом месте, то уж лучше с Нитой, чем одному. Стражники начали было совестить наместника, сказали, что этакое дело да в такую ночь – страшный грех, но наместник сказал им, что бог далеко, а он, наместник, близко, и что как бы их не сослали на границу.

В Иров день заниматься любовью в стенах монастыря! Да такой и кары-то грешникам не придумано, не бывало таких грешников. А что ей было делать?

– Это сам Ир велел вам прийти на берег канала, – говорила Нита, – чтобы такое святотатство не осталось безнаказанным. А мне теперь замуж нельзя, только в воду можно…

Шаваш поморщился. Рассказ Нити полностью объяснял, с чем наместнику вздумалось шляться ночью в монастыре. Самое смешное, что это было алиби. Забавное алиби: все равно что сказать, «я не мог совершить убийства, пегому что в это время совершил кражу со взломом». Но именно то, что наместник Вашхог постарался это алиби уничтожить, доказывало, что он не виновен ни в убийстве судьи, ни в пропаже Ира. Прямо не виновен. А косвенно?

Ишмик выложил все о своих обязанностях при наместнике, и его сослуживцам тоже пришлось разговориться. Исповедь слушали трое.

Шаваш ходил тихо, как мангуста, из угла в угол, поглядывая то на инспектора, то на управляющем господина Айцара. Господин Митак ворочался в кресле, промакивал беспрестанно потеющий лоб и слушал Ишмика с видом весьма величавым – будто сам не мог поведать о своем хозяине вещей не менее занимательных. А ведь звали-то Митака не в судьи, а в обвиняемые, – и еще позовут…

Нан сидел с красными от недосыпу глазами, злой, как осенний водяной: ничего у него, стало быть, не вышло в монастыре, прогнали его желтые монахи и слушать не стали.

Ишмик рассказывал, что наместник и вправду вел переговоры с горцами, и не столько сам, сколько старший сын его, Кирен, юноша суеверный, самоуверенный и любимый отцом до безумия: даром что болтали, будто мать его Вашхог спровадил на тот свет.

Маанари спустился с гор по взаимной договоренности. Он раз грабил пару деревень. Наместник поспешил ему навстречу. Горцы разграбили еще одну деревню, поделили добычу, обрили у мертвецов головы и послали их в горских повязках к двору, чтоб в столице не волновались. Затем наместник провозгласил Маанари мирным горцем и победителем своего соперника, хотя всех своих соперников Маанари победил года полтора назад.

Князь намеревался с налету захватить провинцию, но Иров день спас Харайн. Шаманы ветхов заволновались: Ир-де объявился в этом году не случайно. Кирен был в ярости, кричал, что появление Ира возвещает им победу. Но князь Маанари был не преклонен и заявил, что не двинется из лагеря, пока его шаман Тоошок не повидается с сыном Ира.

Ишмик, понятное дело, не знал, что шаман уже поглядел на Ира.

Ишмик говорил, и Шаваш думал, что просвещенный веец не станет красть Ира. Этого ему не позволит ни разум, ни воспитание. Это преступление чужака, горца, который и в самом деле верит в богов. Ведь каждый мыслит бога по своему образу и подобию. Для вейца Ир – абсолютный мир, а для горца – абсолютное оружие…

Монахам неслыханно повезло, подумал Шаваш, что кто-то из чиновников убил судью и Ир остался в целле без присмотра. Иначе вместо дела об убийстве судьи было б дело об убийстве желтого монаха… Горцы твердят наместнику, что испугались Ира, а сами ждут только одного, – чтобы старый Тоошок оборотился сыном Ира, тогда им и наместник не нужен.

Сквозь распахнутое окно в комнату плыл смоляной чад факелов, оседланные кони стражников переминались под окном, да отчаянно бранился Канасия, командир Айцаровых наемников. Люди его скучали в управе вот уже полтора часа; два часа им выписывали еду, поставили казан с мясной разваркой, и что же? Час назад зашел на судебную кухню вор, подхватил казан с мясом – и был таков!

– Бардак, а не управа! – орал Канасия, и от голоса его сыпались чешуйки с бронзовых ставней и завитки с карнизов.

На столе сиротливо лежали, придавленные нефритовым божком, восемь приказов об аресте военачальников из списка Айцара. Приказы были заготовлены загодя Митаком и Шавашем. Всего в войске было 14 старших командиров. Пятеро из них не пользовались доверием Вашхога, один предпочел донести о заговоре Айцару. Оставались восемь человек, предпочли предать родину, но не своего покровителя. Кто-то из них не захочет живым идти в тюрьму – остальные из тюрьмы наверняка живыми не выйдут.

Шаваш, однако, видел: Нан вежливо ловчит, не торопится ставить подписи под ордерами, чего-то ждет. Вдруг инспектор слегка побледнел, извинился и поспешно вышел, сжимая на груди пузатенькую гемму: Нан никогда не носил амулетов, а тут вдруг, ввиду божественности расследования, нацепил «лисий глаз».

Митак и Шаваш переглянулись: управляющий шепнул с легкой усмешкой, что господин Айцар тоже любит помолиться перед важными решениями.

Потом перегнулся с трудом через спинку кресла и зашептал, что племянник давно ненавидит дядю, ненавидит до безумия, до истерик, и, видать, наконец нашел единственный способ разделаться с дядей, не пострадав самому…

Нан вернулся бледный, быстро подмахнул ордера и попросил у Митака проводника до арсамиковой переправы. Митак вежливо осведомился, что инспектор собирается у переправы делать.

– Что-то мне подсказывает, – нехорошо улыбнувшись, ответил Нан, – что господину наместнику уже сообщили об аресте Ишмика. И что он не стал дожидаться, пока мы явимся его арестовывать, а поскакал к лагерю горцев, через арсамикову переправу.

Перевозчик молча доил корову, исподлобья поглядывая на вооруженных чиновников. Крупные глаза коровы поблескивали в темноте, чуть разбавленной светом жирника, и в углу светился красный надзирающий глазок скотьего бога. В деревне животные, идолы и люди жили все вместе, и почтенья перед домашними идолами у крестьян было не больше, чем у средней хозяйки – перед электроутюгом. Благо идол и утюг делали одно и то же: облегчали труд и ни на какую таинственность не притязали.

Нан сидел на почерневшей лавке, удивляясь, как в такой темноте хозяин не опрокинет молока. «Если я поймаю Кирена, даже Шаваш решит, что я колдун», – подумал Нан, оглядывая набившихся в хижину стражников.