Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — гроссфюрст

На обед времени не хватило, я не стал затруднять сэра Вайтхолда такими пустяками, чтобы кто-то принес мне прямо в кабинет, слуги разбежались, а воинов и так недостает, создал сыра и кусок пирога, быстро сожрал и запил двумя чашками крепкого кофе.

Спохватившись, спросил:

— Кстати, может, чашечку кофе?

Она ответила после долгой паузы:

— Нет.

Подбодренный ответом, молчание все-таки хуже, я спросил настойчиво:

— Ну почему?

Снова затруднительное молчание, наконец она произнесла:

— Я не знаю, что это.

— Ах, это, — сказал я с облегчением, — ну, узнать несложно. Но вот сладкий пирог, это ты знаешь. Вот сыр! Подумай.

Мне показалось по ее лицу, что она колеблется. Наконец она покачала головой:

— Нет.

Я взял кусок медового пирога и подошел к картине.

— Я могу тебе его подать?

Снова долгое колебание, наконец она произнесла:

— Да.

Ошарашенный, сам не ожидал, я нерешительно протянул пирог к картине. Ничего не происходило, и только когда уже почти коснулся поверхности, ее пальцы быстро ухватили лакомство.

Ничего дальше не произошло, изображение осталось таким же, только пирог исчез, его поедание произошло где-то там, по ту сторону моего понимания.

— На здоровье, — сказал я на всякий случай и вернулся к столу, но в голове все вертится насчет такой картины, где изображенное не только двигается, этим не удивишь, но и общается, это тоже понять можно, но вот чтобы жрало…

С другой стороны, всем нам нужна подпитка, без притока энергии и я замру. Идеальными считаются те организмы, что могут жрать все, есть такая гордая поговорка: человек не свинья — все сожрет. Потому и стал царем природы. А если бы еще научиться поглощать тепловую и солнечную энергию…

Я покосился на картину. В пещерные времена единственной возможностью войти в бессмертие было высечь свое изображение на каменной стене. Потом цари приказывали изготавливать свои статуи, а в более позднее время вельможи заказывали портреты в красивых и героических позах. И всегда люди стремились к чему-то большему, максимальному, разговаривали, как с живыми, с рисунками на стене, со статуями и портретами, рассказывали о своих успехах, делились заботами…

Я сказал настойчиво:

— Вспомни, ты же была веселой! Ты смеялась и шутила, с тобой всем было хорошо и радостно!

Она смотрела молча, в глазах вопрос, словно не поняла, я перевел дыхание и зашел с другой стороны:

— Ты уже видишь, я не моргул. Сойди, посиди, как в былые времена, ощути иные запахи, текстуры, цвета, вкус совсем другой еды… раньше тебе было очень интересно! Что случилось? Ты запечатлена для того, чтобы на тебя не только смотрели, но и… общались!

От картины донесся немножко обиженный голосок:

— Мне и сейчас интересно…

— Ну вот!

— Я боюсь, — прошелестел ее голос.

Я засмеялся как можно чистосердечнее, вдруг да она умеет распознавать оттенки лучше других женщин, они все вообще-то умеют это делать лучше нас.

— Меня?

— Я должна выходить только к Геду, — сообщила она.

— Все верно, — подтвердил я, — но его здесь нет, а держать тебя там неправильно, нехорошо. Ты всегда была независимой, смелой, поступала по-своему, а с Гедом была потому, что это совпадало и с твоими желаниями… Так будь же сама собой?

Листья на заднем фоне шевелятся, по небу проплывает легкое оранжевое облачко. Мне оно показалось слишком цветным, но, возможно, близился закат солнца, что само по себе должно навевать романтическое настроение.

На лице Кри отчетливо проступило мучительное размышление, она повела глазами вправо-влево, наконец предупредила дрожащим голоском:

— Только на минутку!

— Отлично, — воскликнул я. — Докажи, что ты чего-то стоишь, ты же не рабыня Геда!

В ее взгляде проступило колебание. Она даже посмотрела вниз, будто измеряла расстояние до пола, чуть-чуть зябко поежилась.

Я торопливо ухватил стул и, придвинув к стене, подал ей руку. Она повернула голову и долго смотрела на меня, я постарался выглядеть чистым и открытым, искренним таким любителем бесхитростных веселий, застолий и легкого флирта.

За ее спиной снова задвигались ветви деревьев, застыли, опять дрогнули и замерли прямо в движении.

— Ну давай же, — сказал я. — Съедим по пирожному, и снова вернешься обратно!

Она кивнула и подала руку. Я напрягся, до жути захотелось отдернуться, отпрыгнуть, но стыд перед женщиной пересилил, а она легко оперлась о мою ладонь, ощущение жуткое, словно в самом деле живая, придвинулась вплотную к незримой преграде и перекинула через нижний край рамы ногу, словно вылезает через окно.

Я придержал ее, напрягая мускулы, она перекинула вторую ногу, мгновение посидела на раме, затем встала на стул одной ногой, другой, я помог сойти на пол.

Она улыбалась несколько нерешительно, но лицо разрумянилось, глазки заблестели, мне даже почудилось, что в них появилось нечто хитренькое.

— Садись, — сказал я вежливо и провел ее к креслу.

Она опустилась тихо, но без церемоний, во взгляде разгорается любопытство. Уже без колебаний взяла пирожное, надкусила, прислушалась к ощущениям. Я быстро создал вазочку с мороженым, придвинул к ней.

— Тебе понравится.

Она кивнула, быстро и без церемоний разделалась с пирожным, чего я никак не ожидал, все-таки даже тактильное и до предела интерактивное не должно было вот так… с другой стороны, энергия, похоже, была на исходе…

Мороженое она смаковала, прислушивалась к ощущениям, потом улыбнулась, голос ее прозвучал чарующе, с новыми нотками:

— Спасибо. Мне нужно вернуться.

Я снова протянул руку и помог ей подняться на стул, а оттуда перелезть через раму, снова жутко похожую на окно в некий мир. Я не отрывал от нее взгляда, а она снова застыла в той же позе, в какой вижу ее с первого же дня здесь.

Сэр Вайтхолд вошел с докладом, споткнулся на пороге, едва увидел мое лицо.

— Что-то случилось, — спросил он встревоженно, — ваша светлость?

— Если бы, — ответил я, стараясь войти в прежний образ все понимающего и все видящего отца народа и великого воителя. — А то сиди вот и жди… когда что-то случится. Что у вас?

— Все получили приказ, — сообщил он, — карать любое неповиновение, как вы говорите, по законам военного времени.

— Наконец-то, — сказал я и, наткнувшись на его непонимающий взгляд, объяснил: — Наконец-то я недоперестарался с гуманностью. Людей надо перевоспитывать, но сейчас некогда, потому проще их убивать, а перевоспитывают пусть в аду. Там специально обученная команда, помещения, приспособления, учебные пособия и опытные педагоги. А мы должны заниматься насущными задачами.

— Это как? — спросил он.

— Первое, — объяснил я, — удержаться.