Елена Хаецкая - Искусница

— Джурич Моран — волшебник? — спросил солдат, служивший в замке первый год, а до того живший на выселках, где разводили пчел.

— Волшебников не существует, — объяснили ему. — Джурич Моран — Мастер.

— Но то, что он делает, — волшебство? — стоял на своем солдатик.

— Волшебники колдуют, — был ответ, — а Джурич Моран просто такой, как он есть. И его лучше не беспокоить.

Но даже острое нежелание Геранна видеть Джурича Морана бодрствующим не могло отменить гонга на обед.

И Моран проснулся. Он осмотрел комнату, небольшую, по ухоженную и с широким окном. Он осмотрел свою кропать: матрас набит свежей соломой, покрывало мягкое, одеяло легкое, в ногах — таз с водой для умывания, в головах — погасшая свеча. Балдахина вот нет. Безобразие. Завели обычай — спать без балдахина. В Калимегдане — везде балдахины. Нужно будет сделать Геранну замечание.

При мысли об этом Моран замычал от удовольствия. Он представил себе, как Геранн аж трясется, думая о том, что назойливый гость вот-вот появится во дворе замка. Что ж, незачем оттягивать неизбежное.

И Моран, небрежно умывшись, быстро спустился во двор.

Вот тогда в ворота и въехала телега. Броэрек, управлявший лошадью, был так мал, сер и незаметен, что его и вправду в первые минуты никто не заметил; общее внимание было приковано к тому, что лежало на телеге.

Хамурабид был великолепнее обычного: рыжие волосы рассыпались волнами, в синих глазах застыла печаль, рот слегка приоткрылся, обнажая белоснежные зубы. Что-то женственное проступило в облике молодого человека, особенно — в его нежных расслабленных губах и в стыдливом жесте руки, лежащей на груди. Между растопыренными пальцами в коричневой корке торчала стрела.

Броэрек остановил лошадь, спрыгнул с телеги. Геранн широким шагом уже шел через двор навстречу несчастью.

Он наклонился над убитым, несколько секунд рассматривал его, затем выпрямился и встретился глазами с братом.

— Тролли, — сказал Броэрек тихо и очень спокойно.

Геранн тронул стрелу.

— Вижу, — бросил он. — Как это случилось?

— Наверное, отъехал от отряда и нарвался на троллей.

— Он был еще жив, когда ты нашел его?

— Да, — ответил Броэрек, не моргнув глазом. — Он умер у меня на руках.

— Он говорил — сколько их было, троллей? — продолжал спрашивать Геранн.

— Пятеро, — все так же спокойно ответил Броэрек.

Геранн задал еще несколько вопросов, потом отдал несколько распоряжений и вернулся к себе. Трапеза скомкалась, все ели быстро и без аппетита, просто из чувства долга — чтобы поддерживать в себе силы и не сплоховать при вражеской атаке.

Один только Моран Джурич уминал от души и доел все недоеденные порции. На него смотрели с осуждением, но ни одного слова не произнесли. А Моран, возможно, утомившись после вчерашней активности, тоже никого не задирал.

К похоронам Хамурабида готовились недолго: под стенами замка разложили костер и запалили его под телом воина сразу же после того, как зашло солнце. Пламя ревело, огромное, праздничное, оно не столько пожирало и угрожало, сколько просто стремилось продлить закат — наполнить горизонт светом. И рыжеволосый Хамурабид сам стал частью этого последнего в своей жизни заката.

Моран Джурич стоял в стороне от остальных. Он хотел вместить в свой взор сразу всех обитателей замка, а не только тех, кто окажется к нему ближе всех. И согласно своему желанию видел их всех, стоящих неподвижно, выпрямившись, без страха глядящих в глаза последнему акту смерти, — Геранна, разгневанного тем, что у него отняли человека, Броэрека, грустного и спокойного, солдат из десятка Хамурабида, откровенно горюющих по хорошему начальнику, других воинов гарнизона, готовых к немедленному мщению. И Хамурабида он тоже различал сквозь поедающий его погребальный огонь. Удивленного, до сих пор не верящего.

— А придется тебе поверить, дружок, — прошептал Джурич Моран.

После похорон все задержались еще ненадолго — выпить последнюю чашу вина; затем все разошлись. Только Моран еще какое-то время бродил в темноте под стенами замка.

Наутро Джурич Моран явился к Геранну. Он вломился в спальню хозяина замка, бесцеремонно, по своему обыкновению: пинком распахнул дверь, ударом кулака вышиб ставни.

Сдернул с Геранна покрывало, плеснул на него водой из кувшина.

— Проснись!

Геранн заморгал, потер лицо, со стоном уселся в постели.

— Когда ты угомонишься, Джурич Моран?

Моран плюхнулся на кровать рядом с ним.

— Ты должен был сразу вскочить, сжимая в руке меч!

Тут Моран сунул руку под подушку и тотчас выдернул ее так, словно дотронулся до раскаленной головешки:

— Там ничего нет!

— Разумеется, нет, — отозвался Геранн устало. День только начинается, а Джурич Моран уже успел утомить его! Что же будет дальше?

— А почему ты не держишь меч под подушкой? — возмутился Моран.

— Потому что я в своем замке, — сказал Геранн. — Я у себя дома, понимаешь ты, бродяга? Я у себя, и вокруг меня — преданные люди. Если я начну в собственную постель укладывать меч, а не женщину, то конченый я человек.

— Женщины здесь тоже нет, — фыркнул Моран. — Похоже, нынешней ночью ты зря потерял время.

— Помилосердствуй, Моран! Вчера убили одного из лучших моих солдат. По-твоему, сразу же после похорон мне следовало пуститься в любовные приключения?

— Да что ты за человек! — горестно воскликнул Моран. — Просто тряпка какая-то… Ты должен был испытать острое желание почувствовать себя живым. А лучший способ почувствовать себя живым — уложить в постель женщину. Поверь, я всегда так делаю. Они ведь не звери, — женщины, я имею в виду, — они все понимают. И охотно чувствуют вместе с тобой. Однако вернемся к главной теме дня. Каких благ ты охотно бы лишился ради того, чтобы от меня избавиться?

Ошеломленный столь неожиданным переходом к новой теме, Геранн молчал. Моран стукнул его кулаком в бок:

— Проснись! Я задал тебе вопрос!

— Я думаю, — сказал Геранн.

— Отговорка номер один, — проворчал Моран. — Все вы, когда нужно делать что-нибудь решительное или выдающееся, так говорите. Ничего ты не думаешь. Передо мной можно не притворяться, я же тебя насквозь вижу.

— Джурич Моран, — со вздохом вопросил Геранн, — почему ты меня ненавидишь?

— Вовсе нет, — тотчас откликнулся Моран. — Я отменно хорошо отношусь к тебе, Геранн. Скорее, это ты ненавидишь меня. И знаешь, почему? — Он принялся загибать пальцы, начав с мизинца. — Не потому, что я вечно раздражаю твоих солдат. Не потому, что задаю неудобные вопросы. Не потому, что знаю почти все ответы. Не потому, что я умен, обладаю опытом и могу сотворить по собственному желанию абсолютно любую вещь, наделенную абсолютно любыми качествами, включая опасные и даже смертоносные… — Моран замолчал и укоризненно посмотрел на последний оставшийся незагнутым палец, на большой. Пошевелил им, плюнул на ноготь и заключил: