Телиэль - Стихи

Как это трудно — провожать,
когда судьба мужчин зовет,
когда охрипший рог поет,
и кони двинулись вперед —
покрепче только зубы сжать.
Вслед сыну матери своей,
под звон копыт и тетивы,
под шелест молодой листвы,
вслед брату и еще — увы! —
любви непознанной своей.
И как легко, само собой
коня седлать, и влет, и вскачь,
пусть за спиною женский плач,
рвет ветер волосы и плащ —
спешить в последний смертный бой.
А после — голову держать,
как гордый конь родных степей,
и чашу горькую — допей,
и о любви своей не смей
ни петь, ни плакать, ни мечтать…
Но кто бы что ни говорил —
века прошли меж нас, как сны,
и в мире нет твоей страны,
но вновь сияет близ Луны
звездою ставший Сильмарилл…

— Позови меня, позови,
плоть тумана и свет звезды.
Позови меня, позови —
замирающий звук воды.
Пробуди меня ото сна,
меч блистает и конь храпит,
Позови меня, ведь весна
где-то землю дождем кропит.
Разорви неразрывность пут —
руки-корни, глаза-цветы…
Торопись — ведь в далекий путь
отправляешься нынче ты.
Отогрей ледяную кровь —
светом факела, глаз огнем.
Я на землю вступаю вновь,
хорошо, что с тобой вдвоем.
Горизонты скрывает мрак —
ты же слышишь далекий гром?
Позови — ведь так близок враг,
позови меня — и идем!..
— Ночь светлеет, и гаснет звук,
наполняя тревогой мир.
Тень ладьи! Я сдержу испуг,
я зову тебя, Боромир!

Не оглянись — торопит конь,
звеня узорною уздой,
смолистых факелов огонь
парит над узкою тропой.
Не оглянись — во след тому
кто остается позади
и погружается во тьму —
не оглянись! Прощай! Иди!
Но чем ты сможешь объяснить
исчезновение мое?
И через сколько дней забыть
сумеешь прошлое былье?
Молчу. Сырая глушь разъест
привычный звук шагов моих,
и мой обшарпанный подъезд
во тьме предутренней затих.
И не уйти, не убежать
от этой серой духоты,
И снова завтра провожать —
до перекрестка, до черты,
недоуменья полный взгляд
ловить, и снова заклинать:
«Не оглянись! Нельзя назад
идти, смотреть и вспоминать!»
А дома плащ эльфийский свой
сушить у газовой плиты,
и слышать вновь назгула вой
с многоэтажной высоты.
На кухне пить холодный чай,
всех уходящих проводив,
меча коснуться невзначай,
устало руки уронив.
И боль затягивать узлом,
И снова ждать, и снова жить…
В мой мир ночами входит зло,
и мне не время уходить!

Словно во сне летя,
я все прошу остаться
там, где в сияньи дня
мне и сейчас шестнадцать…
Ветра звенящий зов —
заполночь разогнаться,
мчаться туда, где вновь
мне навсегда — шестнадцать.

Уходить, так всерьез,
сколько можно — вдогонку, в оглядку…
Чтобы не было слез,
одолжи до получки тридцатку,
и бессонную ночь
пережив, как горячку в простуду,
хлопни дверью и — прочь,
не окликнут, не вспомнят Иуду.
Ну а ежели вдруг
не поверят, простят и догонят,
если преданный друг
скажет, что этот замысел понят,
оттолкни, оторви —
это памяти цепкие руки,
это бродят в крови
пробуждаясь, весенние звуки,
это солнечный свет
через красную светит палатку,
это то чего нет,
что сгорело так ярко и кратко…
Еще раз повтори
все, что слухи тебе приписали,
на себя говори —
в эту ложь не поверят едва ли.
И осина дрожит
не от ветра, а от омерзенья,
и никто не решит
за тебя, и пропало везенье.
Километры и дни
бесполезные годы разрубят…
А тридцатку верни —
ведь серебряник — это не рубль.

Мы с тобой — земля и небо,
ливнем свитые в одно,
мы с тобою быль и небыль,
мы — Нефела и Ино.
Не деля любви и царства,
разломили, словно хлеб,
смесь доверья и коварства
Не про нас, наверно, мифы,
но един для всех закон:
белой пеною о рифы
с плачем бьется Геллеспонт.
И двуликое единство
разрывая пожалей
в рунном свете золотистом
улетающих детей.

Окончен сон, окончен год,
И поздний снег слепит глаза,
И путь далек, и рог зовет,
и сокол взмыл под небеса.
Поводья тронь — ночных дорог
тебя уводит крутизна.
замшелый позади порог
и арка двери в никуда.
Ты не был здесь? Следов твоих
песок развалин не хранит,
и звук шагов давно утих,
и рук тепло вобрал гранит.
Узор забытых букв и слов
уже неясен — стертый ряд.
Тебе умерших языков
фонемы моло говорят,
и ты не ведаешь пока,
мирской заботой окружен,
что в камне ждет уже века
тебя — весь ряд твоих имен.

Вот сбылось пророчество,
город, город стен.
Это одиночество
взяло тебя в плен.
Харад стройнобашенный,
павший все же ниц,
вдаль летят над пашнями
стаи черных птиц.
Стен твоих не трогал враг
долгие века.
Их сотрет порогами
времени река.
Боль моя ушедшая,
ты меня не мучь —
вновь смотрю в прошедшее
я с харадских круч.
А подвал затопленный
сыростью пропах —
чей-то плащ затоптанный,
пепел, пыль и прах.
Я возьму истлевшую
рукоять меча,
пыль смахну осевшую,
забытья печать,
и проснутся воины,
и зареет стяг,
зарастут пробоины
памятных атак…
Нет, сбылось пророчество…
Харад крепко спит.
Лишь флагшток отточенный
целится в зенит.

Разминувшись во времени с ним,
на прозрачных дорогах опять
призрак счастья, летуч и гоним,
будет вечно его обгонять.
И полою плаща ветерок
будет щеку его задевать.
И одно лишь ссудил ему рок —
догонять, догонять, догонять…
Будет вечный безмолвный приказ
гнать вперед его через века.
И зовущих, заплаканных глаз
не коснется, не вытрет рука.
И чужие шаги за спиной
не заставят его повернуть.
Плачь ли, зов, безысходности вой —
он продолжит безудержно путь…
Отпусти его, время, прости,
он не может иначе никак,
он не верит, что там, впереди,
не манящее счастье, а враг.
он продолжит безудержно путь…

Нету ни страха, ни боли,
один лишь тихий плеск зеленых волн.
Где ты, счастливое море?
Сквозь ночь всю жизнь плывет к тебе мой челн.
В наших жилах моря соль,
в нашем пульсе бьет прибой,
темнота, молчанье, боль —
это не забыто.
Солнца сказочного свет,
губ неслышимый ответ,
все, чему названья нет,
скрыто темнотой.
Город, как в теплых ладонях
лежал на склонах гор на берегу.
Где волнолом в море тонет,
там где-то вечно я к тебе бегу.
Музыка, скорость и крыльев разлет.
Счастлив незнающий, что его ждет.
Пусть пронесутся над миром года,
в памяти мы вместе с морем всегда.
Небо сливается с морем,
и город лег гирляндою огней,
вновь мы смеемся и спорим,
не зная, что у нас так мало дней.