Александр Лидин - Операция Изольда

— Ерофеичем кличут, — ответил дед, затянувшись. — А ничего, хорош немецкий табачок, но против нашего самосаду слаб… слаб…

— Ладно, дед, ты табачок потом обсуждать будешь. Ты говори, что дальше было.

— А шо говорить? Народ на площади перед зданием сельсовета собрался. Только что за народ — бабы одни. Ну, постояли, покудахтали. Федотья, Архипа жена, та самогонки притащила, все баб агитировала пойти с этим ынститутом разобраться, да мужиков поискать. Но никто не пошел, потому как всем боязно было. Михалыч вон каким знатным охотником был. К нему даже из районной газеты приезжали, да что из газеты — командармы… Василевский и Блюхер его на охоту с собой брали! А и то сгинул. В общем, пока бабы базарили, ваши вон прикатили, — тут дед хитро прищурился и кивнул в сторону сеней.

Однако Василий решил на провокацию не поддаваться. Беседа и так затягивалась, а там и вечер не за горами. Вот чего он уж точно не хотел, так это охотиться на нечисть в ночное время.

— Ты, Ерофеич, продолжай… продолжай…

— Вот я и говорю, прикатили ваши. Целый грузовик, а с ними еще офицер на машине и мотоциклистов куча, а еще Васька Куцев из района. Он при красных районным агрономом служил. В общем, Васька-то вылез на трибуну, ну и там про новую жизнь и все такое разно, как при этих иродах, — вновь дед сделал паузу, затянувшись, словно ожидая, как Василий на слово «ироды» отреагирует, но оперуполномоченный промолчал, и Ерофеичу ничего не оставалось, как продолжить рассказ.

— Васька-то тот трындел и трындел, а Федотья ему и говорит: «Ты бы лучше, орел, не лясы точил, а пшел бы в ынститут мужиков наших вызволить». Ну и рассказала ему, что да как. Тут Васька надулся, пошел с немецким офицером советоваться. Уж не знаю, до чего они доболтались, только Васька с частью солдат сели в машину и укатили в сторону ынститута. Ну, а остальные немцы дверь в сельсовет взломали, стали бумаги собирать, знамя красное сняли, свой флаг с крестом повесили. Потом стали дознаваться, кто при прежней власти в активистах был, кто в коммунисты записался, а кто в комсомол. Вот только начали они баб опрошать, как со стороны ынститута выстрелы донеслись и крики. Причем стреляли сильно, словно там бой шел… Немцы тут же на мотоциклы, в машину и туда ж, своим, видать, на подмогу. Только не совладали они с теми, кто в ынституте засел… Только все бабы разошлись, да мы… я, — тут же поправился дед, видно, и в самом деле не один он был, только говорить не хотел.

— Только я домой вернулся, как, слышу, едут. Мотор захлебывается. Остановились у меня. Двое до избы поднялись, а третий дальше покатил. Но фрицы-то не сразу в избу зашли. Залегли поначалу у околицы. Словно засаду на кого устроить хотели. Ну, я тоже решил поглядеть, что к чему. За околицей устроился. Сижу, косу точу. У Верхнего ручья трава уже неделю покоса ждет, да тут с этой войной все руки не доходят… Так вот, сижу, смотрю, кто-то по дороге идет. Ан, Николка! Нашелся, пес шелудивый. Идет-бредет. Только если раньше у него походка кривой была, то теперь и вовсе чудной стала. Ну, а мне-то шо? Мне до того, что его бабы не любят, дела нет… И все же, немцы-то его на мушки и давай палить в него… Только гильзы во все стороны летят. Ну думаю, чем парень-то убогий им насолил. Встал я было, хотел с гадами поговорить по-свойски. Нельзя ж убогих-то обижать, Бог-батюшка в небе все видит. Он же такого не простит. В общем, встал я, диву даюсь. Немцы-то палят, а Николке хоть бы хны. То ли немцы попасть в него не могут, то ли чудо какое-то приключилось. Встал я, значит, но косу оставлять не стал, решил поближе подойти, авось, разгляжу, что к чему. А к тому времени солнце уж село, но было еще светло. В общем, разглядел я Николку, — тут старик печально вздохнул и снова затянулся.

— Нет, Николка это был точно… а может, и не Николка, лишь похож. Только где ты второго такого убогого во всем районе сыщешь. Один он у нас такой, пыльным мешком пришибленный. Однако глаза у него странными стали. Зеленые, как у хищника. Огнем горят, сверкают. Ну, думаю, сам черт в парня вселился, не иначе. Вижу, пули-то в него попадают. Только ему пофиг. Пуля ударит, он чуть качнется и все. Так вот и идет, и идет. А потом встал, взвыл по-звериному, руки вперед выставил, будто схватить меня аль немцев хотел. Ну, я поближе, значит, подошел, а от Николки запах, будто он с рождения не мылся. А может, в чан с дерьмом угодил… Не знаю. В общем, я косою вжих… Руки-то ему и срубил, только не помогло это. Срубил я руки почти по локоть, они на землю упали, а крови-то нет. Тут, смотрю, руки эти, словно сколопендры какие, на пальцы встали и ну, к хозяину бежать. Тут и меня проняло. Я косой-то еще разок взмахнул и голову снес. Только тогда ирод упал, и затих вроде. Хотя кто ее знает, нечисть эту. Может, и не затих. Но мы с немчурой ждать не стали. В дом подались, стали окна и двери заколачивать. Едва успели, потому как нечисть полезла, вокруг дома ходила всю ночь, завывала. Солдаты ваши в нее все патроны расстреляли, а все без толку. Даже если в голову попадешь — все одно, словно и не попали вовсе… Всю ночь твари вокруг дома ходили, скреблись. Только дом этот старый, крепкий… Ну, а солдатиков я приютил, все ж люди, хоть и немчура поганая…

— Ты, Ерофеич, язык попридержи, — посоветовал Василий, ему все эти замечания насчет немцев уже поперек горла были. — Я, дед, свой, а при других так о них не говорил бы ты. Они церемониться не будут, им что есть человек, что нет. Наши жизни они ни во что не ценят.

— А ты ценишь?

— О чем разговор?

Василий и старик разом повернулись к двери. На пороге горницы стоял барон.

— Да так… — неопределенно протянул Василий. Конечно, он понимал, что Григорий Арсеньевич свой, и то, что он фашистов ненавидит, Василий тоже знал, но форма унтерштурмфюрера все же смущала.

— Как там у вас?

— Выставил периметр. Пока никаких следов нечисти. Ты лучше расскажи, о чем вы тут битый час беседуете.

Василий кивнул и кратко пересказал барону суть рассказа старика.

— …А солдаты, что они говорят?

— Да у них полные штаны. От них я толком ничего не добился. Сказали, что повезли их куда-то, вылезли они из грузовика. А тут эти твари. Стреляли, стреляли, все без толку. На их глазах их товарищей разорвали на части. Побежали они. Чтобы за трусость под трибунал не попасть, тут остались, а третьего, по жребию, в Ельск за подкреплением отправили.

— В общем, все сходится, — протянул Василий.

— Сходится-то сходится… — протянул барон, потом повернулся к старику: — Сколько человек в деревне было?

Старик задумался, потом стал мысленно что-то подсчитывать, загибая пальцы, и бормоча себе под нос.

— Ну, с полсотни будет… это если пацанов считать.

— А их нужно считать? — настоятельно спросил Григорий Арсеньевич.