Ирина Ивахненко - Заря над Скаргиаром

И раздался голос из глубин, подобный грому от падения тысячи лавин. И пали ниц аврины в великом страхе, и услышали:

«Я — Ранатра, божество Тьмы. Багровый огонь служит мне одеянием, и лава — кровь моя. Сильнее меня нет в пределах мира, и все живое трепещет, едва узнав мое присутствие. По велению ваших душ и из трепета совершили вы вашу жертву, и отныне беру я вас под свою защиту. Вы станете верными рабами моими и возлюбите багровый огонь пуще иного света. Отныне каждый год, день в день, час в час, будете вы приносить мне ту же жертву, что и сегодня, и милость моя пребудет с вами».

Голос смолк, и аврины поднялись с колен. Теперь у них было свое божество. Зияющую пропасть прозвали Устами Ранатры, и отныне каждый мог говорить с ней, принеся соответствующую жертву. Над Броглоном всегда витали сумерки, потому что пепел от бесчисленных вулканов поднимался к небу и заслонял солнце, но жителям Броглона теперь и вправду огонь стал милее света небесных светил. Броглонцы все больше вкапывались в землю, буравя недра гор и добывая руду и самоцветы. На пепле чахла даже сорная трава, и потому они совершали набеги на окрестные земли, чтобы добывать себе пропитание, а с развитием торговли стали торговать сокровищами своей земли. Кстати, знаменитая Дворцовая площадь, выложенная броглонским гранитом, обошлась Эсторее в четыре года удвоенных налогов. Но тогда Эстореей правили сильные, своенравные короли, и они делали с народом, что хотели, лишь бы переплюнуть роскошью своего двора все остальные.

Дальнейшая история Броглона целиком состоит из перечисления бесчисленной вереницы верховных жрецов и жриц, описания войн с соседями за территории, а потом, когда броглонцы лучше узнали свои сильные и слабые стороны, — жутких рассказов о преступлениях, совершаемых в одиночку или небольшими группами. Предполагают, что убийство короля Корвелы Ривина Клавигера тринадцать лет назад было делом рук броглонцев. Словить этих диверсантов практически невозможно, а если такое вдруг случается (очень редко, но все же бывает), то они умирают под пытками без единого слова жалобы. В общем, броглонцы — непревзойденные мастера шпионажа и диверсий, а цель всей этой их деятельности — ослабить все соседние государства с тем, чтобы укрепить положение самого Броглона. Правда, в других государствах тоже не ангелы живут, и что-то уж очень часто в последнее время броглонцам стали приписывать все, что происходит в мире плохого.

Аскер умолк. Небо совсем затянуло тучами, солнце еще час назад закатилось за горизонт, за окном тихо шуршали по камням капли дождя. Король задумчиво глядел на северо-запад, словно прозревая и тьму, и дождь, стремился взглядом туда, где лежали омываемые морем Асфариг изрезанные берега Броглона. Лицо короля наполнилось одухотворенностью, какую в нем никогда не замечали; его маленькие глазки светились мечтой и тоской по неизведанным краям, в которых он никогда не побывает, связанный короной и собственной слабостью.

— Аскер, — сказал он, поворачивая голову, — твой голос затягивает в бездны, из которых не хочется выбираться. Ты еще знаешь какие-нибудь истории?

— Вся история Скаргиара к услугам короля, в том числе и история самой Эстореи, и рассказы о путешествиях за пределы Скаргиара, и сведения о быте и нравах народов Скаргиара, и литература, и наука, и медицина, и… В общем, мой король, на мой век хватит рассказывать, а на ваш — слушать. Но я думаю, что, несмотря на такой обширный запас, на сегодня достаточно.

— Да, пожалуй, — согласился король. — Не стоит перебивать впечатление от такого рассказа чем-нибудь другим. Скажи мне, Аскер, что там у тебя с Дервиалисом?

Аскер с удивлением отметил про себя, что король перешел на «ты».

— Мы деремся, мой король, завтра, в девять, прямо под вашими окнами.

— Как так — деретесь?! Я не позволю! — воскликнул король, вскочив с кресла. — Что себе думает этот Дервиалис? Он уже угробил девятнадцать жизней на дуэли, и хочет прибавить к ним двадцатую?! Аскер, откажись от дуэли, я тебя прошу!

— Не стоит просить, мой король. Я уже и так прослыл лжецом, а если прослыву еще и трусом, то мне останется утопить свой позор вместе со своим бренным телом где-нибудь посреди Глерина. К тому же, я выбрал поединок на копьях и собираюсь продемонстрировать господину Дервиалису тот трюк, с помощью которого мне удалась моя победа в Брегане.

«Ну и всполошился же он, — подумал Аскер о короле. — С чего бы это? Неужели я так преуспел?»

Аскер и вправду преуспел. Он нашел самый эффективный способ разгонять королевскую хандру, и когда король услышал, что может лишиться такого прекрасного рассказчика, то возмутился до глубины души. Ему было безразлично, по какому поводу назначена дуэль: он с самого начала принял Дервиалиса виноватым и встал на сторону Аскера. Но, как ни хотелось королю отменить дуэль, он этого сделать не мог по соображениям чести. С тяжелым сердцем король пожелал Аскеру спокойной ночи и пообещал, что в девять часов утра он обязательно будет возле своего окна с видом на Дворцовую площадь.

К девяти утра солнце уже довольно высоко поднялось над горизонтом, и розоватый утренний туман почти совсем рассеялся. Несмотря на то, что пришлось встать раньше обычного, многие аристократы лениво прогуливались вдоль домов, окаймлявших Дворцовую площадь. Аскер мысленно беседовал с Сельфэром, обсуждая с ним детали поединка, и время от времени оглядывался на окно королевской спальни, где виднелось заспанное и встревоженное лицо короля.

Пробило девять. Дервиалис запаздывал, но ни одна живая душа не сомневалась, что он приедет. Аскер в очередной раз проверил, надежно ли сидит седло на спине берке и прочно ли закреплено деревянное навершие на острие его боевого копья: лишняя кровь была ни к чему.

Раздался стук копыт, и одновременно с противоположных сторон на площадь въехали две кареты: это прибыли две первые куртизанки города. Фаэслер вышла из кареты и замерла в ожидании, глядя на Аскера; Атларин же, соблюдая приличия, но все же достаточно быстро направилась к Аскеру сама. Сразу бросалось в глаза то, что она свой просторный балахон, свободно ниспадавший с плеч, туго затянула широким поясом. Лицо Фаэслер исказила гримаса досады.

В просвете улицы, ведущей в северное предместье, показался всадник. Он мчался галопом, и копыта его берке высекали искры из каменной мостовой. Это был Дервиалис. Он опоздал намеренно, желая вывести своего противника из душевного равновесия. Проскакав через пустынную середину Дворцовой площади, он осадил берке перед самым носом еще не успевшего сесть в седло Аскера и, нависнув над ним черной тенью, спросил: