Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса

Средства и техника исполнения рисунка — нечто сродни умению держать ложку и вилку и не пытаться хлебать суп ножом. Да, нужен навык, чтобы сделать ровной заливку. Но когда ремесло освоено, граффер думает не о баллончиках, а о смысле рисунка.

Джер превратил пустую плоскость в заполненное пространство. В нарисованной глубине открылся вид на аллею, усаженную деревьями. Кто-то прогуливался там, вдалеке — взрослый с ребенком вроде бы, но точно не разобрать. На передний план выбежала дворняга — хвост вверх, нос к земле, деловитая целеустремленность. Молодые деревца зеленели дружно, охваченные порывом весны, — и дерево перед гаражом словно встряхнулось, почувствовав поддержку, расправило свежие листочки.

Джер оценил придирчиво, как выглядит деревце на фоне аллеи — уже не жалкий прутик-одиночка, а полномочный посол в трехмерность. Кивнул, соглашаясь с результатом.

Закашлялся. Снова он позабыл закрыть нос и рот хоть чем-нибудь, надышался отравы… Плевать. Джер забросил пустые баллончики на верх кучи мусора в баке и перешел к дому напротив.

Эта задачка была посерьезнее. Но не так, чтобы слишком.

Примерившись, Джер расчертил стену косыми линиями. И снова плоскость послушно обернулась пространством — будто давно была готова к этому и лишь ждала касания его мелка. В новорожденную перспективу устремилась улица. Прямая и широкая, она вела за горизонт, и светлое голубое небо распростерлось над ней, а над крышами дальних домов выгнулся небесный мост радуги. На этой улице не было одинаковых скучных домов, каждый отличался от соседнего — своим, наособицу, крылечком, или башенками на крыше, или затейливым эркером.

Два ближних дома были видны в подробностях, двухэтажный справа, трехэтажный слева. В правом на балкон второго этажа карабкались потешные каменные обезьянки; левый отличала застекленная веранда-оранжерея, створки высоких окон были распахнуты по причине ясной погоды, и хозяйка дома протирала стекла, улыбаясь своим мыслям…

Здесь жили хорошие люди.

Парой штрихов Джер добавил на стену дома с обезьянками детский рисунок — человечка и солнце. Граффити внутри граффити, легкая шалость творца. Вздохнул, отступил на два шага. Бывшая глухая стена теперь вела в другой мир — пусть нереальный, зато счастливый.

Джер перешел к стенке ангара. Некрашеный металл — трудная поверхность. Тем и заманчивая. Он вытащил из кармана тряпку, из рюкзака — флакон с растворителем, щедро смочил ткань и быстро протер участок поверхности. Стремительно испаряясь, ацетон холодил пальцы.

Минуту Джер стоял, глядя на металлический, выпуклый, огромный бок и ощущая, как поднимается внутри волна сопричастности. Выпуклость, чуждая привычно плоским поверхностям и прямым углам нашей цивилизации, представилась ему гранью иного пространства, стыком миров. Кто-то явно хотел заглянуть к нам оттуда, давил всем весом, прогибал стенку…

Джер нарисовал дыру. Черную большую дырищу с отогнутыми краями — металл был разодран, как жесть консервной банки, и с той стороны вырвалась в наш мир огромная когтистая лапа. Вырвалась, проскребла борозды в металле и замерла. А повыше — насколько хватило роста — и подальше от первой дыры Джер нарисовал вторую. Из нее смотрел огромный, желтый, с горизонтальным зрачком, неожиданно не страшный, а любопытствующий глаз.

А на заборе Джеру рисовать расхотелось. Лишь на одной из бетонных секций он задумчиво изобразил переплетение букв и цифр в стиле техноджангл. Суставчатые стебли бамбука плавно переходили в серые трубы с заклепками на стыках, одна труба протекала — и капли воды орошали остренькие листья бамбука, а в самом низу рисунка набежала лужица… Буквенно-цифровая комбинация была случайной — рандомно сгенерированный пароль в другую реальность.

Новое понимание неотвратимо рождалось в Джере, рвало сознание изнутри — как та, не враждебная, но безжалостная лапа дракона.

Еще немного…

Закусив губу, Джер привалился спиной к забору.

Он увидел…

Он увидел ГОРОД.

В единой нестерпимой вспышке озарения ему предстали острые шпили, устремленные в небо, и широкие улицы, полные света, бесшумных машин и смеющихся людей. Джер увидел город на перекрестке времен и пространств, живущий в мире с собой, со своими обитателями — и с внешними соседями. Мегаполис, полный любви, а не ненависти. Город, каким он должен быть.

Слезы навернулись Джеру на глаза. Сквозь их дрожащую пелену он по-новому глянул на преображенный им кусочек старого города, на рисованные окна в другой, прекрасный мир.

Все, что делал и сделал он до сих пор, явилось Джеру в ином освещении, в правильной проекции.

Что может он — не финансист, не политик? Граффер — и то без команды. Художник-одиночка.

Только лишь рисовать.

Рисовать!

Заполнить своими граффити грязные, тусклые стены тоскливого обиталища мертвых людей. Показать им жизнь — такой, какой она должна быть. И тогда, возможно…

Время обернется вспять. Дождь напоит мертвую розу, и она оживет, и бабочка прилетит из-за двери, и люди поймут, как надо быть.

Подхватив рюк, Джер заспешил прочь, дальше. Ночь коротка — а он хотел, чтобы утром они увидели… повсюду… и не смогли не заметить…

Пересохло во рту. Горело в горле. Безжалостно стучало в висках.

Задуманное тобой — одному не под силу, трезво подумал кто-то внутри Джера. Для этого нужно много, слишком много тебя. Одиночка — ты надорвешься. Сойдешь с ума.

Ну и пусть, упрямо ответил Джер.

Он бежал.

В этом городе было довольно глухих стен и заборов. Глухих, немых и незрячих. Даже много. Даже чересчур.

На серой стене казенного учреждения Джер нарисовал фонтан, весело разбрызгивающий воду, и воробьев, прилетевших ее пить.

По забору трамвайного парка Джер отправил гулять чинную цепочку розовых слонов. Каждый слон держался хоботом за хвост предыдущего. Вслед за ними ехал маленький трамвай того же цвета.

На глухой стенке кирпичного дома Джер изобразил балкон. На протянутых бельевых веревках сохли детские вещи. Крошка черный котенок сидел на пороге балконной двери.

Джер спешил.

Он дорисовывал продолжения улиц в тупиках, оставлял быстрый росчерк «GeR» и бежал дальше.

Он делал двери и окна, где их не хватало. За эту ночь он сделал множество дверей и окон — распахнутых настежь, ведущих в город, который увидел Джер.

Но их продолжало не хватать.

Джер прекратил обращать внимание на детали, он рисовал скетч, контур, намек — и рвался вперед, к следующей пустой плоскости. Два ощущения боролись в нем. Первое, подлое и тоскливое, казалось отчего-то привычным, словно Джер уже испытывал его совсем недавно. Это было ощущение, что он опаздывает, не успевает… и не успеет. Второе, восторженно-жуткое, было новым и неизведанным. Если пытаться определить, оно являло собой что-то вроде инстинкта пространства — как окружающего, реально трехмерного, так и рисованного, иллюзорно-многомерного.