Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса

Безмолвие и бессмыслие.

Покой.

Или лучше забраться куда-нибудь наверх и спрыгнуть, тихо крутилось в голове у Джера. Только повыше, чтобы наверняка. В сущности, способ неважен. Так или иначе, это его последний рассвет. Торопиться некуда, но и медлить незачем.

Погруженный во внутреннее оцепенение, что-то вроде тумана души — как бывает аэрозольный туман, если рисовать в помещении, — Джер не сразу осознал, что остановился. Просто ноги перестали идти дальше.

Перед ним была опора моста. На грязном, покрытом разводами от сырости бетоне когда-то были рисунки. Кто-то закрасил их, по-казенному нерадиво, бурой масляной краской. Уродливые пятна смотрелись на бегемотовом боку опоры как лишаи.

Джер испытал странное чувство — словно закрашенный рисунок и это место что-то для него значили. Или не для него… Фантомная боль посторонней души.

Протяжно и горестно закричала чайка, планируя над водой.

Туман внутри Джера сгустился.

Я уже умер, мелькнуло в нем слабой зарницей.

Уже.

Розовел рассвет за рекой, как грунтовка для будущего граффити дня.

Скоро на улицах станет людно. Суета неприятна покойникам.

Ноги понесли его куда-то.

Он шел — и, может быть, улыбался. Кто знает?

Он ехал в дребезжащем старом автобусе, к горлу подкатывала тошнота.

Он шел, спотыкаясь и чуть не падая, тени плавали перед глазами.

Он добрался.

Подсохшая корочка сукровицы на ладонях ободралась мгновенно. Под ногти сразу набилась земля. Рукам было больно, но вскоре они онемели. Затем ему подвернулся плоский камень, и стало намного удобнее.

Он ничего не видел, но это ничуть не мешало. Всё важное в жизни можно сделать на ощупь.

Он лег навзничь и ощутил затылком холодную сырость разрытой земли. Он наконец-то был дома.

Он — кто?

Рука шевельнулась, неловкая, как крабья клешня. Вывела там, куда дотянулась, привычные буквы: G… е… R…

На то, чтобы поставить над буквами закорючку апострофа, его не хватило.

Джер прекратил быть.

Андрей очнулся от ломоты в затылке. Нестерпимо затекла шея, болели плечи, а правой руки он вообще не чувствовал. Давило грудь. Андрей попытался пошевелиться, и тут резким прострелом схватило поясницу.

Он даже застонал от удивления и тотчас закашлялся.

Что это с ним? Пил? Дрался? Попал в аварию?

Андрей заворочался, превозмогая боль.

Вдруг дал о себе знать мочевой пузырь.

Надо сползти с кровати, подумал Андрей. Добраться до туалета. Он попытался согнуть колени. Давление на грудь усилилось.

Андрей рванулся, тело не слушалось, словно в дурном сне. Не ощущалось целостно, а лишь как участки боли, не связанные между собой. Неимоверным усилием он все-таки сел.

Открылись глаза — до сих пор, как оказалось, закрытые.

Перед глазами качалась ветка. Молодые клейкие листочки. Какая-нибудь ольха или осина, горожанину не разобрать. И деревья на заднем плане, и разбросанный под деревьями пестрый мусор — то ли неухоженный парк, то ли пригородный лес.

Да где ж это он?

В памяти зиял провал.

Андрей повернул голову вправо, охнул от боли, повернул влево, попытался выпрямить спину, попытался опереться руками и встать. В правую руку впились тысячи иголочек — нормально, рука в порядке, просто затекла. Борясь с онемением, Андрей согнул руки в локтях, свел их перед грудью, попытался сжать-разжать пальцы и увидел свои ладони, покрытые коркой из грязи и крови. Опустил взгляд — колени были засыпаны глинистой, комковатой землей.

Ему стало жутко. Да что с ним?

Память молчала.

Правая рука уже повиновалась. Морщась от боли, Андрей подтянул ноги, с трудом встал на колени. Упираясь руками в землю, поднялся с колен. Ухватился за ближнее деревце — выручай, насаждение. Дай человеку опору.

Память пришла рывком, как только он выпрямил позвоночник. Разворачиваясь к лесу задом и ощущая себя именно что избушкой на курьих ножках, а никак не добрым молодцем, Андрей уже знал, что увидит.

Кладбище Джера с тех пор, как он здесь побывал с Тараканом, расширилось, подступило к самой опушке. Деревья простирали ветви над свеженькими могилами. Андрея вдруг разобрало нехорошее веселье. Могилы последнего ряда были как на подбор одинаковыми, аккуратными, как кроватки в детском саду, застеленные воспитательницей. И только самая крайняя из них, без загородки, без таблички, с едва угадывающимися буквами «GeR», крупно выведенными рядом прямо на земле, выбивалась из общего порядка. Глядя на эту могилу… да что там!., просто яму, полузасыпанную и пустую, Андрей тихо засмеялся.

Мысли вскружились в голове, как черные хлопья пепла от сожженных рисунков.

Я — Джер, думал Андрей, я — не Джер, я жив, Джер умер, я воскрес, да здравствует джер!

Он смеялся все громче, в горле хрипело, он смеялся навзрыд, пока не начал икать и кашлять. Состояние было слегка эйфорическим, слегка идиотским — что-то вроде несильного опьянения. И, как при опьянении, какая-то часть Андрея следила за всем из отстраненного далека, отмечала события, но не вмешивалась. Икота и кашель напомнили, что тело давно уже хочет по малой нужде. Минуту Андрей колебался, оросить ли ему свой кенотаф или, напротив, удалиться поглубже в лес, и выбрал второй вариант.

Все еще непослушными пальцами он с трудом расстегнул молнию. Земляная корка крошилась и осыпалась с ладоней. Опять проступила кровь.

— Стой! — два голоса слились в один окрик.

— Идиоты, — беззлобно усмехнулся Андрей. — Ну куда я в таком виде… Подождите теперь уж.

Они подождали. Позволили застегнуться. И только потом надели наручники. А он не сопротивлялся.

Его вывели из лесочка, усадили в «опель», не боясь запачкать могильной землей светлую обивку кресел. Машина шла мягко, за окнами мелькал городской пейзаж. Тот из двоих, который сел с Андреем на заднее сиденье, не сводил с него напряженного взгляда. Под этим взглядом Андрей и задремал. Кажется, любые страхи отлетели от него навсегда. Чего бояться воскресшему покойнику? Теперь он свой по обе стороны. Он задремал бы и на электрическом стуле.

Впрочем, когда его вынули из машины, просунули сквозь вертушку двери и затолкали в лифт, Андрей проснулся.

С бархатистым гудением лифт взмыл на какой-то надцатый этаж. Андрея повлекли по длинному коридору под локотки. Ковровая дорожка пружинила под ногами, как в дорогом отеле, но впечатление портили светильники на стенах — квадратные плафоны, исходящие синим, абсолютно неестественным светом. Вдобавок не все из них горели. Каждый третий был темным. Нет, каждый четвертый. Или нет, зависимость была не такой простой…

Показавшийся поначалу неярким свет резал глаза. Каким-то уголком сознания Андрей отметил, что конвоиры его — в темных очках; вернее даже, в масках из защитного пластика, закрывающих верхнюю половину лица. Он попытался зажмуриться — и не смог. Слезы текли ручьями. Стали ватными ноги, в ушах то гудело, то звонко щелкало, как при смене давления. Андрей обвис на руках сопровождающих, из последних сил перебирая ногами. Коридор почти закончился, в конце его была металлическая дверь, она приближалась рывками. Почему-то Андрей захотел войти в нее и захотел войти на своих ногах. Кажется, это ему удалось.