Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса

Когда это понимание пришло к Джеру, он даже остановился. И, осмотревшись в поисках подходящих средств, нашел.

Уродливая туша кинотеатра доминировала над окрестностями. Ее бетонные бока воззвали к Джеру с настоятельностью чистого листа. Ртутные фонари освещали пустую улицу, скверик с тремя деревцами и скамейкой. На скамейке спал бомж, сакраментально прикрывшись газетой. Кинотеатр был закрыт на ремонт. Профессионально растяпистые строители оставили под лестницей козлы, большие и поменьше. Джер бросил пустой рюкзак и, не успев задуматься, в три прыжка оказался наверху, с двумя последними баллончиками белой краски в руках.

На миг прикрыв глаза, он ощутил суть пространства — как лабиринт с непостоянным числом измерений, где возможность переходит в реализацию сразу несколькими путями — или не переходит вовсе, оставляя события в точке потенциала. Размашистыми, уверенными линиями Джер начертил на плоскости бетона визуальное уравнение вселенной, интуитивную аналоговую модель запредельно точных расчетов творения.

Засипел, выдыхая пустоту, второй из баллончиков. Краска закончилась. Совсем.

У Джера поплыло перед глазами. Огненной волной подступила тошнота. Джер закашлялся — и от кашля согнулся пополам, прижал забрызганные краской руки к груди. Легкие жгло невыносимо. Джер понял, что упадет. Продолжая кашлять, он опустился на колени и кое-как угомонил приступ. Затем осторожно спустился вниз.

Руки повисли безвольно. Ноги подкашивались. Джер чувствовал неимоверное опустошение — словно выплеснул наружу все, что составляло его суть. И новое понимание, и прежние надежды. Всё до капельки. Ничего не осталось внутри.

Он был пуст, как баллончик из-под краски.

Совсем.

Не было ни мыслей, ни желаний, ни чувств.

Джер поднял голову. Белый лабиринт на стене показался ему невыразимо странным и совершенно чужим — словно не он сам только что создал эти линии.

…Использовал себя, как баллончик, чтобы создать эти линии.

До остатка выжал свою душу. Насухо.

Джер отвернулся.

Перед ним был город. Опять город. Прежний, равнодушный.

И ночь еще не истекла.

На деревянных ногах Джер двинулся прочь.

Он шел без цели и направления. Просто шагал вперед, как механизм. Неодушевленный — и оттого упорный.

Почему он шел? Почему не упал, не сел, не лег прямо на тротуар? Что двигало им? Джер не знал. Возможно, что-то все же осталось внутри него.

Или появилось.

Да, именно так. Когда кончилось все то, что было в нем раньше, взамен пришло что-то новое. Имя ему было пустота.

Не «нет ничего внутри» — а «внутри есть ничто».

Он отдал наружу все, что имел, и получил извне то, что было там. А там было ничего. Нормальный бартер для горожанина.

Джер шел, выдыхая пустоту и вдыхая ее, как аэрозоль. Он стал находить это забавным. Ничто представлялось ему серым облачком нитроэмали, клубящимся, как пар, близ его губ и ноздрей…

Кривая страшная улица, поблескивая трамвайными рельсами, вела под уклон. Уродливые дома следили за Джером с усталой нехотью присяжных. Вердикт был вынесен в позапрошлой жизни, но исполнители приговора медлили. Почему?

Джер понял вдруг, что он еще недостаточно пуст. Оставалась память, и ее шевеления уже стали порождать новые мысли и чувства. А Джер не хотел снова чувствовать боль. Пустота комфортнее. Значит, надо стереть память, чтобы окончательно стать ничем.

С каждым шагом Джер старательно забывал себя.

Это оказалось несложно.

Ночь — подходящее время, чтобы забыть все. А большой город — нужное место.

Дома — и те кончились. Мертвый, лунный, безвоздушный пейзаж расстилался вокруг. Забор производственного предприятия — с одной стороны. Забор недостройки, обернувшейся свалкой — с другой. Люди здесь не ходили, боялись. А нелюди брезговали.

Звук собственных шагов поразил Джера, как аплодисменты в пустом метро.

Он остановился.

Кто — он?

Никто.

Стало совсем спокойно. Дальше можно не идти. Он медленно сел на уютный асфальт.

Взгляд его, угасая, скользнул по бетонной панели забора, зацепился за чей-то рисунок, сполз ниже… «GeR»!!

Тэг — как тавро — раскаленным металлом прожег его душу. Он вскочил с криком боли.

Кто он?

Джер!!!

Джер разразился бессвязной руганью, подскочил к забору, заметался вдоль него в поисках чего-то, чем можно было бы уничтожить…

Что?

Рисунок. Подпись. Забор. Себя! Всё!!!

Так хорошо было быть никем… Так покойно.

Но нет — он, прежний, в самонадеянности и гордыне оставил знак, осквернил пустоту ложью смысла. И вот — наказан. Выдернут из нирваны забвения. Чтобы вернуться, нужно стереть свою ложь.

Ведь истина в том, что нет ничего.

Джер схватил кусок кирпича и стал наносить рисунку удары, кроша кирпич о бетон. Он бил, как живого противника, он ненавидел — и оттого дрался нерасчетливо и слепо, он черкал косыми линиями, и кирпичная крошка летела из-под пальцев. Он рассадил и поцарапал руки, кровь пятнала рисунок наравне с кирпичом…

Пусть будет ничто!

Кирпич кончился.

Джер отпрыгнул и замер, тяжело дыша, как боксер, вырвавшийся из клинча.

Он уничтожил свой тэг. Но белый контур рисунка, исчерканный и замазанный, по-прежнему проступал, был виден слишком отчетливо.

Джер тяжело задышал, готовясь к новой схватке. Он готов был сломать забор голыми руками, расколоть бетон на куски — если это единственный способ вернуть граффити в небытие.

И себя.

Главное — себя.

Позади вкрадчиво зашуршали шины. Он не слышал, как машина подъехала, услышал лишь, как она притормаживает… Остановилась.

Джер все понял, не оборачиваясь. Втянул голову в плечи в ожидании удара. И вдруг, неожиданно для себя самого, рванулся вбок, косыми прыжками пересек пустую улицу, нырнул в подворотню, прошил навылет захламленный дворик, вывалился в тихий переулочек, остановился, отдышался.

Ночь серела, стремительно оборачиваясь утром.

За ним не гнались.

От реки тянуло могильным холодом.

Зазывало туда, вглубь. Прорвать неуклюжим телом маслянистую пленку поверхности, ввинтиться торпедой в неподатливую упругость воды, упрямо уйти на глубину, вдохнуть стылую жидкость, смыть наконец жжение в горле и в легких, позволить вискам разорваться от боли, потерять себя в последней, бесцельной вспышке отчаяния — зная, что тело уже не успеет наверх.

Перестать быть.

Джер шел по набережной, засунув руки глубоко в карманы джинсов — иначе очередной приступ кашля сгибал его пополам. Разбитые, порезанные ладони и пальцы саднили. Тело ощущалось избитым, в груди резало и горело — казалось, что легкие слиплись. Ноги ныли от чугунной усталости.

Серость неба над рекой мерцала предчувствием рассвета. Немногочисленные пока машины проносились по шоссе, странным образом не нарушая тишины. Наверное, тишина была у Джера внутри.