Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись вторая.

Армия подходила к Горде. Будь в ней только конница и гоблины, она бы уже стояла у Гремихи, но у Годоя была и обычная пехота, не говоря об обозе, везущем необходимую при передвижении армии снасть и фураж. Базилек требовал уважения к арцийской собственности, и регент выполнял выставленные условия. И вот теперь голова живой змеи поравнялась со Стражами. Гоблины с восторгом воззрились на помнящих Истинных Созидателей исполинов. Лица Всадников были обращены на восход, гигантские тени смешивались с тенями плывущих по небу облаков. Казались, гиганты оживают.

Уррик благоговейно созерцал Стражей Горды и не сразу заметил перемену в лице Годоя. Регент был бледен, как болотный туман, побелели даже обычно яркие губы. Руки тарскийского господаря судорожно сжимали поводья, глаза были устремлены на Всадников. Гоблин не успел ничего понять, а Годой уже дал шпоры коню и помчался вперед, словно за ним гнались светоносные твари.

Пеший, будь он трижды гоблином, не может состязаться со скачущим конем. За тарскийцем последовали лишь приближенные нобили, а Уррик недоуменно переглянулся с товарищами — такое поведение для вождя было в высшей степени неприличным. Зеленый епископ, неизменный и ненавистный спутник регента, тоже растерялся. Войско остановилось в ожидании хоть какого-то приказа. Люди и гоблины полушепотом переговаривались, и Уррик, как и все его соплеменники обладавший почти звериным слухом, услышал, как высокий тарскиец обронил:

— Неужто лицо увидал? Дурная примета!

— Он этих всадников завсегда боялся. Отворачивался, как проезжал, да нешто от судьбы отвернешься… — откликнулся другой, темноволосый, и достал фляжку. Отпил несколько глотков, собрался убрать, но передумал и передал собеседнику: — Это Горда решает, не мы…

— Хорошее пойло, — вынес вердикт первый, — только не стоит пить днем. Развезет…

— Но по чуть-чуть-то можно…

Дальше Уррик не слушал, сраженный известием, что Годой боится. Боится тех, кому должен поклоняться. Почему? Почему таскает с собой зеленого жреца с ненавидящими глазами? Почему в походе не участвует никто из Белых жрецов?

Кодекс чести, который Уррик всосал с молоком матери, гласил, что союз с трусом и предателем падет позором на твою голову, а с врагом надлежит поступать честно. Отсылая в канун выступления последних голубей, Уррик не сомневался, что поступает достойно. Рене Аррой должен знать, когда и откуда придет война. Только тогда он, Уррик пад Рокхе, сможет с чистой совестью сражаться и, если надо, умереть за святое дело. Это будет честный, хоть и неравный бой, а не предательский удар, который запятнает и победу, и честь. Разумеется, Уррику и в голову не приходило, что Рене Аррой почти не сомневается: предупреждает его Илана.

Рамиэрль стоял на краю, только чего? Даже курильщики атэвского зелья в самых бредовых своих видениях вряд ли могли вообразить нечто подобное. Дороги не было. Собственно говоря, не было не только дороги, а вообще ничего. Эльф уперся в нечто, более всего напоминающее гигантское веретено, на которое сумасшедшая великанша намотала слишком много пряжи. Нет, не пряжи, а смятого, словно бы изжеванного холста. Самым же диким было то, что холст этот возникал со всех сторон одновременно и в нем еще можно было угадать чудовищно искаженные изображения деревьев, земли, неба.

Академики, упорно называющие все сущее материей, были бы потрясены, увидев, как это выглядит в буквальном смысле слова. Неизвестная, но чудовищная в своей мощи магия что-то сотворила с самим пространством, смяв его и намотав на незримую ось. Когда-то эти деревья шелестели, ручьи звенели, а облака бежали, теперь же все они замерли, искаженные, нелепые, как на рисунке безумца. Хуже всего было, что Эрасти Церна оказался упрятан внутри этого небывалого кокона.

Роман в сердцах наподдал подвернувшийся камень и произнес некую фразу, которую почерпнул из арсенала командора Добори, выражавшегося порой весьма образно. Однако ярость и разочарование не сделали разведчика слепым, и он заметил, что отброшенный камень не свалился на серый песок, а завис в воздухе, медленно-медленно продвигаясь в направлении «веретена» и оставляя за собой широкую сероватую полосу, напоминающую хвост кометы. Роман с ужасом наблюдал, как камень словно бы размазывался, превращаясь в размытую черту, более плотную спереди. Наконец голова «кометы» достигла первых складок чудовищной дерюги и исчезла, слившись с измятой тканью.

Не веря глазам, эльф бросил еще один камень, который постигла та же участь. Итак, перейдя некую черту, предметы, искажаясь и преобразуясь, становились частью магического безобразия, и только ли предметы? След на цветочном поле вел лишь в одну сторону!

Похоже, Рамиэрль был единственным живым существом, добравшимся целым до этого проклятого места, видимо, кольцо Эрасти его как-то хранило. Не проведет ли оно его и внутрь? Рамиэрль сделал шаг. Ничего. Еще шаг, еще, еще… Вот и первые «складки», рукой подать. Подать-то подать. Роман чувствовал себя мухой, пытавшейся войти внутрь янтаря, и одновременно мулом, перед носом которого держат палку с привязанной к нему морковкой.

Не было ни боли, ни ветра в лицо, ни увязающих в почве ног. Просто искореженные деревья и собранное в складки, как крестьянские занавески, небо стояли на месте, не приближаясь ни на шаг, хоть он старательно переставлял ноги. Затем эльфа окутало нечто темное, в точности повторяя все контуры его тела, и вовремя! То ли снизу, то ли сверху, то ли с боков, а возможно, отовсюду и одновременно на Романа надвинулись мутно-белые изгибающиеся крылья, явно намереваясь его захватить, но, коснувшись второй «кожи», отдернулись и съежились по краям, загибаясь внутрь, как опаленная бумага. Роман глянул на кольцо. Оно яростно светилось.

Внутри камня бушевала буря, вспыхивали и гасли какие-то искры, свивались и развивались непонятные спирали. Только верхний уголок талисмана был мертвым, словно бы выкрошившимся. Роман поднял глаза — отпрянувшие было блеклые крылья вновь надвинулись и вновь отпрянули, обожженные. А у камня Эрасти погас еще один кусочек — талисман оберегал своего нынешнего хозяина от довольно-таки печальной участи, при этом разрушаясь.

Романа считали смелым, и заслуженно, но эльф довольно давно уразумел, что в некоторых случаях храбрость идет рука об руку с глупостью. Он не имел права жертвовать собой, своими знаниями и талисманом. Нужно было возвращаться.

Луи приподнялся на локте и с удовольствием посмотрел на свернувшуюся калачиком пейзаночку. Похоже, он был прав, когда выбрал вчера именно ее, хотя та, рыженькая, зеленоглазая, была тоже очень ничего… Надо будет как-нибудь сюда вернуться. Интересно, кого же зовут Сана, эту или ту?