Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись вторая.

Надо отдать справедливость Сташеку, действовал тот быстро и разумно. Один из разведчиков, не дожидаясь, пока ребята объяснят, что с ними случилось, бросился назад. Другой, напротив, медленно двинулся вперед по тропе. Сташек же спрыгнул с коня и, тряхнув парнишку за плечи, не терпящим возражения голосом велел рассказывать. Это помогло. Подняв на аюданта светло-голубые глаза, юнец, торопливо сглатывая и не выпуская руку подружки, забормотал:

— Убивцы… Пришли с восхода… Много… Всех половили… Мы за городкой [25] Городкой в Чернолесье называют плетень, окружающий деревню. прятались, на краю… Загулялись ввечеру… забоялись запоздно домой итить… А туточка эти… Верхами… Мы как завидели, так бежать… Такой страх…

Того, что произошло в деревеньке, парочка не видела, чувство ужаса приковало их к земле, а когда к Мийке и Равку вернулась способность двигаться, они бросились бежать и бежали, пока не налетели на Сташека.

— Немудрено, что они испугались. — Роцлав Завгородний не забыл, как дрожал его испытанный конь, повидавший поболе выросших в лесу ребятишек. — Сельцо ваше далеко?

Оказалось, недалеко. Как раз в той стороне, куда отказывались идти лошади.

— Посмотреть? — Роцлав умоляюще взглянул на Рене — бравый лейтенант не был в Ласкавой пуще и не видел растерзанного в клочья вместе с конем воина. Он много чего не видел, этот Роцлав, и рвался в драку. Виноват в этом был Рене, не желавший заранее запугивать людей неведомым. Умнее всего было двинуться дальше, но оставлять в тылу разбойников, напавших на мирную деревеньку? С другой стороны, ввязаться в бой означало раскрыть свое присутствие.

— Проклятый знает, что там за мерзавцы, а вслепую и на мышей не охотятся. Роцлав, Сташек, гляньте, что там. Только тихо. Если бить, то так, чтоб ни один не ушел. Если лошади упрутся, спешиться.

Роцлав кивнул, и двенадцать конных тихо двинулись вперед. Остальные деловито готовились к возможной схватке. Ждать пришлось недолго — разведчики дело знали. Им удалось подобраться к самому краю деревни.

Лошадиный страх, чем бы он ни был вызван, рассеялся. В деревеньке действительно чужаки — к городке привязаны кони, но в самом селе тихо, как в могиле. Коней не стерегут, караулов нет. Так что как только, так сразу…

— Добро. Сколько людей нужно, чтоб оттуда ни одна собака не выскочила?

— Полусотни за глаза и за уши хватит, — отозвался Роцлав. — Вообще-то и двух десятков довольно, но чтоб уж точно никто не ушел…

— Возьмешь сотню. При попытке удрать убивать на месте. С остальными — по Коронному праву. Убивал? Есть свидетель — на дерево. Пленных не брать, кроме двух или трех. Связать, чтоб и пальцем пошевелить не могли.

У нее были легкие пепельные волосы и огромные зеленоватые глаза, в которых, казалось, плясали солнечные зайчики. Она стояла на краю поляны, задумчиво разглядывая Луи, и молчала, ничем не напоминая всех тех женщин, с которыми он когда-либо имел дело. И одета она была как-то странно: от переливчатого золотисто-зеленого платья не отказалась бы самая изысканная из мунтских дам, но рукава внизу не были скреплены запонками, а щиколотки открыты, как у простолюдинки, да и маленькие узкие ступни были босы. И еще на ее плече сидела и никак не желала улетать большая белая бабочка с остроконечными крыльями. Бойкость в обращении с прекрасным полом была у Луи в крови, но тут он растерялся, а лесное диво, составив наконец впечатление о пришельцах, улыбнулось и вышло из кустов, которые, казалось, сами раздвинули ветви.

— Я жду вас уже давно. — Голос у нее был неожиданно низкий, хрипловатый. — Время не ждет, нужно спешить…

— Но… кто вы? — Луи Гаэльзский наконец-то обрел дар речи.

— Не имеет значения… Я должна проводить вас к той, которая объяснит все, что можно объяснить. — Принц слушал и не слышал, вглядываясь в нежное треугольное личико. Она не была столь юной, как показалось вначале, и она, без сомнения, не была ни крестьянкой, ни простой горожанкой. Луи прозакладывал бы последнее фамильное кольцо против обглоданной кости, что перед ним ноблеска. Но что, во имя Проклятого, она делает здесь, в этом лесу, одна?

Принц щелкнул каблуками и склонил голову:

— Благородная сигнора, я и мои люди к вашим услугам.

— Вашим людям, принц, лучше дойти по этой тропе до озера и остановиться на отдых. Они устали, там их ждет свежая вода, хорошая охота и рыбалка… Скажите им, что вы скоро вернетесь.

— Монсигнор! — возмущенно зашептал Ноэль. — Она же свихнутая, сразу видать. Не ходите вы никуда… Ну или хоть меня возьмите!

— Нет, — также шепотом огрызнулся Луи, — я пойду один. Я чувствую, что это очень важно.

— Вы полагаете, это они ? — Максимилиан из последних сил сохранял хладнокровие.

— Помяни волка к зимней ночи… — Рене непроизвольным жестом убрал со лба белую прядь. — Я уже свыкся с мыслью, что любая мерзость ведет в Тарску… Мы же видели, что творится с лошадьми. Разбойников тут отродясь не водилось — им подавай большие дороги да баронские угодья, а тут земли не то чтобы бедные, но смирные какие-то, брать в общем-то и нечего. Разве что шкурки, но в эту пору зимнюю добычу уже забрали перекупщики, да и незачем для этого окружать деревню. Куда проще подстеречь негоциантов, объехавших десяток, а то и два таких выселок.

— Монсигнор, — кардинал внимательно вгляделся в бледное голубоглазое лицо, — если людей, как вы полагаете, убивают посланцы Годоя, то зачем?

— Зачем? Его святейшество рассказал, с чем столкнулся принц Луи, но Годой не хочет пакостить в своей империи, и они пришли сюда… Вот за этим за самым, святой отец! Разве Церковь в старые годы не провозгласила анафему идолопоклонникам, приносящим человеческие жертвы своим несуществующим богам? Только, боюсь, эти боги, в отличие от разрисованных досок, которым вы молитесь, не такие уж несуществующие.

— Рене, вы… — Максимилиан аж задохнулся. — Это невозможно!

— Да бросьте вы, — отмахнулся эландец. — Я признаю Церковь как институт политики, я очень уважал Филиппа и ценю Феликса, да и с вами, ваше высокопреосвященство, мы ладим, но сейчас идет война. Я не могу и не хочу прятать голову в песок, как дурная птица из Эр-Атэва, которая и летать-то разучилась… Я повидал многое, в том числе и то, чего, по словам академиков и Церкви, не может быть, но доказательств присутствия Триединого Всеблагого и Всемогущего мне как-то не попадалось. Так что придется нам с вами взять его работу на себя. На людях я готов стоять на коленях со свечкой — не для себя и не для Церкви, а для общего дела. Но с вами я буду откровенен, и, надеюсь, вы со мной тоже, иначе у нас ничего не выйдет.

— Вы отчитали меня, как ребенка, — насупился клирик, — но я понимаю вас и со многим согласен. Однако меня всю жизнь учили не попустительствовать ереси и безбожию. Это сильнее меня, я делаю это не задумываясь, когда слышу еретические речи… До встречи с вами самым большим еретиком мне казался покойный Архипастырь, так я и с ним на дыбы вскидывался… Привычка.