Ксения Медведевич - Ястреб халифа

— Тарег, объяснись, — жестко сказала, как в ладоши хлопнула, мать халифа.

— У меня есть войско, которое разобьет Мубарака аль-Валида, — быстро ответил нерегиль.

— Нет! — вдруг вскрикнула женщина из-за алого шелка.

— А что мне еще остается? — громко ответил Тарик, сжимая кулаки. — Что мне еще остается?

— Нет! Нет! Это… это… это немыслимо!

— Я — не — отдам — Хорасан!!!

Самийа вскочил на ноги и стал спускаться вниз по ступенькам. Золотое шитье его длинной белой мубаттана загорелось на солнце.

— Ну-ка вернись! — прикрикнула из-за занавески великая госпожа, и нерегиль застыл на нижней ступени.

Обхватив себя за локти — словно бы он замерз под раскаленным полуденным солнцем — Тарик поднялся обратно на возвышение под куполом.

— Скажи это всем, Тарег, — мрачно приказала Айша и затрещала веером.

Ошалело наблюдавшие эту перепалку вазиры отвели глаза от занавеса и уставились на золотую фигуру в тени рядом с ними. Нерегиль стоял, заложив ладони за шелковый пояс, и слегка наклонив голову.

— У меня есть войско, которого хватит для подавления мятежа — и хватит с избытком, — сухо проговорил самийа.

— Что же это за войско? — мягко поинтересовался аль-Фадль ибн Сахль.

— Это джунгары, — спокойно ответил нерегиль.

И обвел взглядом собрание.

У аль-Фадля выпал из рук веер. Глава казначейства, почтеннейший Рафи ибн Макан, побледнел и медленно поднес руку к сердцу. Даже Исхак ибн Хальдун переменился в лице и затеребил край белой чалмы — но тут же овладел собой, полез в рукав за орехами и стал быстро-быстро закидывать их в рот и жевать.

— Это немыслимо, — наконец, пришел в себя главный вазир. — Это безумие! Да ты безумен, нерегиль! Ты что же, предлагаешь призвать на землю верующих их худших врагов?

— Да, а что?

— Прекрати! — Айша, звеня ожерельями и браслетами, вскочила за занавеской.

— А что такого? — усмехнулся Тарик. — Они верны мне, их много, и они беспрекословно подчиняются приказам — чего еще может желать полководец?

— Такой, как ты, — ничего, — тихим страшным голосом сказал аль-Фадль. — К счастью, у нас есть на тебя управа. И ты подчинишься нашему решению, самийа.

— Нет, — спокойно ответил Тарик.

— Прекрати! — на этот раз Айша, судя по звону, топнула ногой.

— Нет, — повернул он голову в ее сторону.

— Госпожа?.. — аль-Фадль тоже посмотрел в сторону занавеса.

— Я не понимаю, чего ты хочешь, — звенящим от ярости голосом проговорила женщина за красным шелком. — Ты хочешь, чтобы мой сын царствовал над трупами и развалинами?

— Я предпочту видеть Хорасан выжженным и обезлюдевшим — но под властью халифа, — прозвучал в ответ нечеловечески спокойный голос.

— Только через мой труп, выродок! — рявкнул аль-Фадль и уткнул в Тарика веер.

И увидел ослепительную, выжигающую глаза вспышку.

— Нее-еет-еет!!!.. Тарег, нет! Нет!!! Нее-ееет!

Вазир не успел услышать пронзительных криков Айши — окутанный волнами призрачного, гасящего дневное сияние света, он медленно-медленно падал навзничь.

Над ним колебалась черная — чернее солнца в затмении, — обведенная узкими, как стрелы, ярко-белыми лучами, фигура, — без глаз, из которых бил все тот же страшный свет, с изнаночно-черной маской лица, — и с расходящимися веером свечений крыльями за спиной, в которых терялись распахнутые руки. В нездешнем жаре искажались линии и силуэты, колонны словно оплавлялись в остекленевшем воздухе, и из яростного пламени доносился страшный крик:

— Никогда! Слышите! Никогда! Не отдам! Ни пяди земли! Клянусь! Именем! Всевышнего!..

Дзынь, дзынь — начали лопаться стеклянные стаканчики-колбочки для чая, люди закрывали от жгучего неминуемого света лица, кругом свистело и гудело.

— Мама! Мама-ааа!

— Фахр, детка!!!

— Мама-ааааа!!!..

В сердцевине сгустка света что-то задрожало — и взбесившиеся предметы сначала замерли в воздухе, а потом упали на землю. Кинжально яркие лучи медленно втянулись, теряя слепящий блеск — и в них стала проявляться сначала темная, а потом и вполне обычная фигура Тарика — волосы, лицо, руки, белая с золотом накидка. Нерегиль поводил головой и смигивал, усмиряя прокатывающуюся по телу дрожь.

Со двора доносился безутешный детский плач:

— Мама-ааа…

Очень медленно Тарик повернулся на голос.

У серой стены сидела перепуганная простоволосая женщина, прижимающая к себе рыдающего ребенка. Мальчик заходился от всхлипов, дрожа подбородком, и прижимал к груди рыжее тельце хомяка.

Дом Исхака ибн Хальдуна в квартале Нахийа Шафи

Утреннее солнышко играло веселыми бликами на мелкой ряби разгоняемого ветерком пруда. Махтуба прищурилась, приглядываясь к тому, что стояло на бело-синих изразцах бортика, — и засопела еще сильнее. Так и есть, не съел. Опять ничего не съел: ни рагу из баклажанов — вах, какое рагу, с чесночком, с красным перчиком, халифу такое рагу дать, да он пальчики оближет, — ни ребрышек, ни риса, ни моченого кизила с райскими яблочками. Все стояло нетронутым.

Осторожно, подобно пробирающемуся к озеру носорогу, Махтуба выдвинулась за распахнутую решетчатую дверь — ну и где он? Кравшийся следом Гассан жался на пороге, боясь выходить на террасу.

В саду успокоительно журчал фонтан и исходили знойным треском цикады. Ветер прогладил и перебрал длинную бахрому пальмовых листьев, колыхнул осколки разбитого зеркала пруда.

— Вон он, — осторожно прошептал Гассан.

И показал на белую сидящую фигурку, прислонившуюся к выложенной изразцами лежанке на дальнем берегу водоема.

— А ножичек? — пожевав губами, спросила наконец огромная женщина.

— Ножичек при нем, — тихо-тихо проговорил Гассан, прищуриваясь.

Изогнутое лезвие джамбии ярко горело на солнце — кинжал лежал поперек большой пиалы, стоявшей у бока нерегиля.

— Как полезет в пруд с ножичком — кричи что есть мочи, прибежим все, сколько нас ни есть, — сурово складывая на колышущейся гигантской груди руки, распорядилась Махтуба. — Смотри мне в оба, о сын греха!

И на всякий случай поднесла к носу юноши огромный черный кулак. Гассан, отклоняясь от грозной ручищи, лишь согласно покивал.

— А я пошла к воротам — госпожу стеречь. Говоришь, сразу до Сальмы допустили, ты быстро передал записку?

Махтуба спрашивала в который раз. И в который раз Гассан покорно ответил:

— Да я ж побежал во дворец сразу после утреннего намаза, и вот как добежал, так и отдал записку-то…

— И что?

Гассан лишь обреченно отмахнулся: и впрямь, что он мог ответить Махтубе? Госпожа смертельно рисковала, покидая харим, — ее могли хватиться всякий миг. Да и перехватить по дороге тоже могли — и о том, что бы случилось тогда, никому не хотелось даже думать…