Тамара Воронина - Странница

Эльф слегка кивнул: грейтесь, мол, только не мешайте. Я тут, понимаешь, дождался. Саму Аиллену. И ее полукровку. Сие эпохальное событие затмило все на свете. Зато тепло.

Лена не смогла справиться с пуговицами, пальцы все еще не гнулись от холода. Ей помог шут, посматривая виновато и грустно. Вспомнил, как причинил ей вред. Нет. Помнил он об этом всегда, сам, внутри себя, а тут посторонний напомнил. Правда, пророк? К пророчествам следует относиться осторожно, потому что всякое можно истолковать по-разному. Гарвин предупреждал. Сам занимался, потом плюнул.

Эльф придвинул к камину довольно удобное кресло, положил в него пару подушек и сделал приглашающий жест. Лена села — было очень хорошо — и попросила:

— Позволишь нам сделать чаю для всех? У нас есть припасы…

— О чем ты, Светлая? — перебил эльф. — Все, чем я располагаю, — твое.

— Я говорю о своих спутниках. Я не одна, если ты вдруг не заметил. И не затруднит ли тебя вернуть Милиту его магию?

— Я ее и не забирал, — пожал плечами эльф. — Пусть поищет получше. Ты обморозила лицо, позволишь ли…

— Я не позволю, — жестко сказал Гарвин. — Никто не прикоснется к ней магией.

— Поругайтесь еще, — проворчала Лена. — Маркус, там у меня есть синяя баночка, достань, пожалуйста. Надеюсь, магия тут и не нужна, не так уж сильно и обморожено, потому что больно. Если бы сильно, не было бы больно.

— Я и не собирался исцелять тебя, Светлая, — обескуражено произнес эльф. — Я хотел предложить тебе бальзам из трав, в котором нет ни капли магии. Но раз у тебя есть свой, а твои спутники настроены так воинственно, не стану настаивать. Чай тоже будете сами заваривать? И суп варить? У меня уже почти готово.

— Не будем мы варить суп, — улыбнулась Лена и ойкнула. Напрасно она это сделала — треснула кожа на губе, даже капелька крови выступила. Ну и морозяка… А почему же она в родном Новосибирске не обмораживалась так, хотя и там заворачивало ой-ой…

— Мы были в другом мире, — мягко объяснил шут, — и там вдруг ударил такой мороз, какого я никогда раньше не знал.

— Ты! — усмехнулся Гарвин. — Я такого не знал, а в Трехмирье зима посуровее, чем в Сайбии. Позволишь ли ты, хозяин, узнать твое имя?

— У меня его нет, — повел плечом эльф. — Когда-то было, но я его и не помню. Имя нужно для того, чтобы кто-то другой мой к тебе обратиться, а у меня такой нужды не было.

— Отшельничаешь?

Гарвин опустился на колени, стащил с Лены сапоги и — вот нахал ведь! — чулки и начал растирать ступни.

— Я живу один и далеко от других, — согласился эльф. — Но я не отшельник. Просто мне достаточно самого себя. А у тебя есть имя?

— Есть. Гарвин. Этот верзила — сын моей сестры Милит. Человека зовут Маркус, а полукровку… опять забыл.

— Полурош, — буркнул шут. — Можешь называть меня шутом, хозяин, только не думаю, что тебе это нужно — обращать на нас внимание.

— Говорят «полукровка». Говорят «полуэльф». А почему никогда не говорят «получеловек»?

Такой простой вопрос поверг их всех в состояние глубокой задумчивости, а Лена ведь сказала только чтобы что-то сказать, ей просто не нравилась ситуация. Они нехорошо повели себя: вломились в чужой дом, да еще и грубят, дерзят, мечами машут…

— «Полуэльф» — так говорят только люди, — сообразил первым Гарвин. — Сказать «получеловек» — вроде как себя унизить, свою расу. Даже мы никогда не говорим «получеловек»… потому что каждый полукровка все равно эльф. А как ты считаешь, хозяин? Ты эльф или человек?

— Я живу. Остальное неважно.

— И похоже, давно? — предположил Маркус. — Мне кажется, я никогда не видел такого старого эльфа. Только не знаю, тело ли твое старо или душа. Не смотри на меня укоризненно, Делиена. Тут вроде как не стоит деликатничать. Лучше быть самим собой.

— Я стар, Проводник, — кивнул хозяин, снимая с огня котелок. — Стар и телом, и душой. Не спрашивай, сколько мне лет, этого я тоже не помню. А разве это важно? Ты прожил две сотни лет, он — четыре, а она — четыре десятка, и кто из вас совершил за свою жизнь больше важных дел?

— А что такое важное дело? — удивился Гарвин. — Нет, я не собираюсь равняться с Аилленой, но представление о важности у каждого свое, и я не уверен, что Аиллена согласится с моим, а я соглашусь…

— Разве тебе нужно чье-то согласие, чтобы знать, важно то, что ты делаешь, или нет? У меня нет достаточно посуды, а у вас есть миски и ложки. Суп должен быть вкусным. Но у меня нет ничего, чем можно было бы накормить твою собаку, Светлая.

«Ну вот, — отчетливо отразилось на морде Гару, — всегда так, сами жрут, а о собаке и подумать некому».

— Мне не нужно согласия, — удивился Гарвин. — Однако не только у людей, но и у эльфов принято обсуждать… разные вопросы. Доходить до сути вещей.

— Для этого нужны собеседники? Если ты не можешь убедить сам себя, ты поддашься убеждению другого, а значит, не ты дойдешь до сути вещей, а этот другой приведет тебя к другой сути.

— Философ, — пробормотал Милит, доставая и расставляя на столе миски, кружки и ложки. — Тогда я лучше всех разбираюсь в сути вещей, потому что о ней не задумываюсь. Живу — и все. Я не мыслитель, а воин.

— Ты лжец, хотя и не мыслитель, — заметил эльф, — и лжешь самому себе.

Милит искренне удивился. Насчет «живу — и все» он, конечно, малость преувеличил, но ему и правда не было свойственно маниакального стремления шута разобраться во всем, а прежде всего в себе. Милит не был сложным. И Маркус не был. А самое главное, Лена не была. Пусть философствуют, пока своим носом обмороженным занимается. И то не дают! Шут отобрал у нее баночку и с величайшей осторожностью помазал нос и щеки, все так же виновато улыбаясь. У него нос длиннее, почему, спрашивается, не отморозил?

Гарвин надел на нее шерстяные носки, сверху — еще одни, но большие, наверное, свои, и начал аккуратно растирать руки. Жуткие — красные с бело-синими пятнами, морщинистые и негнущиеся.

— Разве мир создан для мыслителей? — как бы между прочим спросил он. — Мир для других — для тех, кто не склонен к размышлениям, зато склонен к жизни. Мир для посредственностей. А остальные — только для разнообразия.

— И к какой части себя относишь ты? И как относятся к этому другие?

— Как относятся к этому другие, мне неинтересно, — дернул головой Гарвин, отбрасывая за спину волосы, — потому что я отношу себя к «остальным». Скажешь, что я лгу самому себе?

— Нет. Ты лжешь ей. И она это знает. Если она не возражает тебе вслух, это не значит, что соглашается.

— И в чем я тебе вру? — Гарвин посмотрел на нее снизу вверх. Лена мягко сказала:

— Ты знаешь.

— А ты ему скажи, — посоветовал Маркус. — Ему полезно иногда по лбу получать. Да и мне интересно, в чем он тебе врет.

Милит принялся насвистывать, да так невинно, что Гарвин засмеялся. Он плохо смеялся. Не только сейчас — вообще. Он не смеялся глазами.