Тамара Воронина - Странница

— У тебя двое было?

— Было-то трое, только старшая дочка имела неосторожность влюбиться в человека. Замуж за него вышла, сына родила.

— Казнили? — с ужасом спросила Лена.

— Ну… пожалуй. Не так, как обычно. Камнями забросали. Вместе с мужем и ребенком. Давно это было. А теперь никого нет. Ариане повезло больше всех — и сын, и внук… Я ей даже завидую. Значит, ты так любишь этого полукровку?

— Больше чем люблю, Гарвин.

— Владыка сказал, что ты умирала вместе с ним.

Лена поежилась.

— Кто мог в него стрелять?

— Если рассуждать логически, то первым нужно заподозрить меня.

— Тебя-то почему? Ты шута и не видел никогда.

— Очень просто. Потому что без полукровки ты с Милитом. А Милит — эльф. Да еще и любимый племянник. Ты с эльфами — это одно, а вот когда ты с определенным эльфом — совсем другое. К тому же у нас не принято убивать друг друга, а я все же некромант, я могу.

— Но это же не ты?

— Не я. Не позже, чем завтра, Владыка будет знать, кто это сделал. Нет, никакого следствия. Эльф сам скажет. Придет и скажет. Но сначала приведет в порядок свои дела, потому что ему придется уходить . Кругом, как Милит, он не отделается.

Лена вспомнила Круг. Милиту ведь до сих пор не простили той драки. Боевые друзья перестали быть друзьями. Отвернулись товарищи. Не простил собственный сын. Да и Лиасс, несмотря на все декларации, все равно до конца не уберет возникшую стену. Милит никогда не говорил о Круге, только Лена все равно даже представить себе боялась, что он чувствовал, когда плеть брали в руки его сын, или мать, или друг, прикрывавший спину в бою… Что они говорили? Каково ему было? А потом массовое презрение, пинки, тычки, объедки… Да, Лена и шут его, так сказать, амнистировали, только не вернули потерь. А Милит все равно сохранил жизнерадостность.

Гарвин глотнул еще вина и протянул ей бутылку. За эти два года Лена выпила больше, чем за всю предыдущую жизнь. Интересно, Светлые спиваются?

— У тебя удивительное свойство, Аиллена. Ты как-то ухитряешься находить друзей там, где это невозможно.

— Ты о себе?

— Ну да. Я тебе клясться не буду, ты почему-то не веришь в клятвы… да и не надо. Тут важно другое: я сам знаю, что я тебе друг и сделаю для тебя то, что для кого-то другого делать не буду. Вот… вот как твой Проводник. Ты и из Милита друга сделаешь, и он будет верен тебе именно как друг, хотя и узнал твою любовь. Знаешь, я рад, что ты была с ним. Он все-таки заразил тебя своей любовью к жизни. Ты боишься, что он тебя обманул? Не удивляйся, я умею понимать, что люди думают. Нет, он тебя не обманул. Голубая искра не погасла.

— А что ты умеешь как маг?

— Всего помаленьку. Лучше всего удаются изменения. Как бы тебе объяснить… Ну вот цветок Владыки. Он изменил структуру листьев — и получил цветок. Изменил структуру цветка — и цветок не завянет. Вот я и умею — изменять.

— Ух ты, — удивилась Лена, — это ж структуру сначала изучить надо.

Мягкая улыбка озарила суровое лицо Гарвина, даже глаза потеплели.

— Понимаешь сразу… Надо же.

— Я из какого мира? — напомнила Лена. — Наверное, о науке имею чуть большее представление, чем большинство здешних жителей. Даже в школе химию учила. Органическую и неограническую. Слова отдельные помню. Валентность, атомный вес, кристаллическая решетка…

— Какая мне разница, откуда ты, если ты меня понимаешь лучше родного отца или родной сестры? Не замечала, что ли? Я еще договорить не успел, а ты уже поняла.

— Стереотипы другие. — Гарвин вопросительно поднял бровь. — Привычные взгляды на определенные веши. Типичные взгляды. Свойственные многим. У вас принято считать, что некромант — это изначально плохо, что надо не доверять даже сыну, даже брату… А у меня такого стереотипа нет, потому что некромантия — это сказки, и даже не самые интересные. Это так — киношный эффект.

— А что такое кино?

Примерно полчаса Лена рассказывала, что такое кино и телевизор, стараясь не сбиться на объяснения неандертальцу, постоянно отвлекаясь на театр и компьютерные эффекты, а в конце концов придумала простое объяснение:

— Вот поет менестрель балладуо том, как простой юноша любил принцессу, а король не хотел этой любви, запер ее в башне, где она и зачахла, а юноша утопился с тоски, — Гарвин хихикнул: такого бреда менестрели не пели. — Вот теперь напряги воображение: люди это представляют в лицах. Лиасс — злой король, Ариана — принцесса, Маркус — простой юноша и так далее.

— А, слышал, бывают такие представления. Кукольные. И люди тоже так делают?

— Делают. И есть такие… приспособления, которые позволяют многим другим это увидеть. На расстоянии. Все это еще сопровождается музыкой и всякими красотами.

— Интересно. Почему у нас до таких представлений не додумались?

— Организуй, — засмеялась Лена. — Шекспир в исполнении эльфов — это здорово. Только я, конечно, ничего наизусть не помню.

Почти всю ночь Лена рассказывала Гарвину разные сюжеты — «Ромео и Джульетту», «Войну и мир» — вкратце, конечно, «Шагреневую кожу» и для разнообразия «Властелина колец». Больше всего, конечно, эльфу понравился «Властелин колец». Особенно то, что в мире, где нет эльфов, эльфы все-таки были, хотя и придуманные. Заглядывала Ариана и, убедившись, что Гарвин еще не съел шута, снова ушла к сыну, а чтобы не съел, прислала им кувшин шианы и много разных пряников.

Утром зашевелился шут, открыл глаза и недоуменно уставился на крышу палатки. Ожидал апостола Петра, видно. Лена подошла и села на край кровати.

— Лена, — тихо обрадовался он, но тут же спросил: — Почему я не умер? Я знаю, что умирал. Совсем.

— Не умер. Милит тебе не дал.

— Милит? Забавно, — слабо улыбнулся он. — Прости меня, Лена. Пожалуйста.

Какие у него были холодные руки… Лена взяла кружку с приготовленным за ночь лекарством и заставила выпить до дна. Шут безропотно выпил и даже не поморщился. Только прошептал: «Из твоих рук — хоть яд». Гарвин подошел и заглянут ему в глаза, отстранив Лену.

— Вполне, — сообщил он. — Но что-то болит. Что?

— Не знаю, — виновато сказал шут. — Похоже, что сердце, так ведь не должно, оно у меня здоровое.

— Здоровое, — усмехнулся Гарвин. — Только с дыркой. Аиллена, он и правда умирать раздумал. Ну что, оставить вас? Хотя ему бы лучше пока дня три спать без просыпу.

— Без просыпу нельзя, — возразил шут. — Иначе тут будет… очень мокро. И запах… Мне бы отлучиться чуть-чуть…

— Отлучиться? Да ты сесть не сможешь, не то что отлучиться.

Лена уже притащила самую настоящую больничную «утку», только не пластмассовую, а стеклянную. Шут засмущался, но забрал у Лены сосуд, сунул под одеяло, повозился и блаженно прижмурился.

— Думал — все, не выдержу…

— Пришлось бы Аиллене стиркой заниматься, — сокрушенно вздохнул Гарвин, приведя шута в состояние паники. — Ладно, давай, раз ты такой стеснительный, я вынесу. Меня зовут Гарвин, кстати.