Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать

— Как голова?

— Болит. А твоя?

— Тоже.

— Значит, будем сегодня оба головой скорбные, — засмеялась девушка. Прижалась всем телом, подняв лицо. Просто грешно не воспользоваться столь беззастенчивым предложением.

— А что отец скажет? — спросил Рамон, оторвавшись от ее губ. Здесь девушка сама себе хозяйка. Но целоваться посреди двора и даже посреди улицы можно было вчера, сегодня уже приличия не позволяют. А за нарушение приличий Амикам может и попенять. Самому Рамону, конечно, все равно, но девочка расстроится, зачем ее подводить?

— Он уехал, — сказала Лия. Отстраняться она совершенно не торопилась. — К родне погостить.

— Совсем-совсем уехал? — поинтересовался он, заглядывая в зовущие глаза.

— Ага. Неделя туда, столько же обратно, да погостить, пока не надоест. Сказал, что в кои-то веки может позволить себе хоть на время забыть, что он отец семейства. — Она погладила по щеке. Спохватилась: — Ой, что это я тебя во дворе держу. Пойдем в дом. — Лия взяла рыцаря за руку, потащила, точно мальчишку. — Ты голоден?

— Зверски.

— Сейчас распоряжусь.

— Ты не поняла. — Рамон заставил девушку развернуться. Обнял, повторил, склонившись к лицу: — Ты не поняла. Зверски голоден… по тебе.

— Я поняла… — шепнула Лия, стремительно краснея. — Давно поняла… — Отстранилась, переводя дыхание. — Пойдем…

Они шагнули навстречу друг другу, едва закрылась дверь спальни. Рамон так и не понял, то ли он первым потянул завязки шелковой рубахи, то ли девичьи пальцы расстегнули аграф, скреплявший горловину котты. Да и неважно это было на самом-то деле. Ничто не важно по сравнению с пеленой желания в зеленых глазах и часто-часто бьющейся жилкой на шее. Он прошел губами по этой жилке до ямки между ключицами, спустился ниже, в ложбинку, что открылась в вырезе рубашки. Шелк скользил под руками, мягко струясь, ложился на пол. Постель оказалась незаправленной — Рамон понял: Лия знала, что случится, и ждала этого.

— Хорошая моя…

Он отстранился на миг, чтоб увидеть — спутанные волосы, шальной взгляд из-под полуприкрытых век, прерывистое дыхание. Мягко отвел руки, потянувшиеся к низу живота.

— Подожди.

— Я…

— Успеешь… Все… успеешь…

Чувствовать тепло кожи под ладонями, видеть, как от каждого прикосновения меняется лицо, как начисто сметает следы разума во взгляде…

— Не могу… больше…

— Да ну? А так?

— Из…верг…

Скользнуть навстречу, между раскрывшимися бедрами, заполнить ее всю, забыться в ритме, что захватывает целиком, и, наконец, замереть, тяжело дыша.

Рамон медленно отодвинулся, погладил растрепавшиеся кудри. Увидел, как она возвращается, словно выныривая из бездны, медленно отрывает глаза. Тихонько поцеловал чуть припухшие губы. Устроил пушистую головку на плече, улыбнулся, когда девушка поерзав, закинула ногу на бедра.

— Не мерзнешь?

— Нет…

— Ну и хорошо.

Потом они болтали о какой-то ерунде, потом оба захотели есть. Через приоткрытую дверь Рамон принял у слуги поднос с едой, надевать одежду только ради того, чтобы спуститься пообедать, не хотелось. Трапеза закончилась совсем не так, как подобает в приличных домах, — впрочем, по-другому она закончиться не могла. И обоим было все равно, сколько прошло времени, сколько еще пройдет и что творится за стенами спальни. Что бы то ни было — подождет. Сегодня — все подождет.

Я рыцарь, рыцарь, рыцарь!!! Господи, ты не представляешь, что это для меня значит.

Впрочем, прости — я настолько счастлив и так хочу поделиться этим счастьем, что совсем забылся.

Здравствуй.

Даже не знаю, как об этом рассказывать. Все настолько странно и неожиданно, что я и сам не верю в случившееся. И не могу выпустить из рук рыцарскую цепь — единственное доказательство того, что мне это не приснилось.

Попробую по порядку.

Не знаю, дошла ли до вас весть о том, что король разрешил посвящать в рыцари не только тех молодых людей, которые заслужили это звание чем-то выдающимся, — но любого человека знатного рода, желающего того… Говорят, причина в том, что знатные юноши все реже ищут посвящения — ведь оно влечет за собой тяготы военной службы. И если защищать свой дом готов, наверное, каждый, то следовать за сюзереном в дальние края — отнюдь. Мне трудно это понять, но так говорят, и, наверное, придется этому верить. Есть еще одна причина — деньги. Сейчас далеко не всем по средствам предстать на посвящение в полном вооружении, как то требуется обычаем. Да что долго ходить за примерами — даже наш род изрядно оскудел, хотя мы далеко еще не бедны. Впрочем, у нас особый случай — но, наверное, и у других обедневших родов есть свои причины. Как бы то ни было, полное вооружение сейчас далеко не всем по карману — и ты наверняка поболе моего слышал о «вечных оруженосцах», возраст которых давно перевалил за нужный для посвящения, а у кого-то и вовсе появилась плешь или седина — но рыцарями они так и не стали, и отнюдь не из-за того, что недостойны. Как по мне, уважающий себя сюзерен должен сделать все для того, чтобы справный оруженосец все же смог стать рыцарем, — но, опять же, мы оба знаем, что идеалы, сталкиваясь с настоящей жизнью, побеждают далеко не всегда. Впрочем, меня снова понесло не туда.

Наверное, таким, как ты, заслужившим свое рыцарство в прямом смысле кровью, этот указ поперек горла. А кто-то и вовсе запоет об упадке нравов — и, право слово, мне трудно будет его обвинить. Но когда вести дошли до нас, я решил, что никогда не прощу себе упущенной возможности. И написал прошение.

Мне очень хотелось рассказать тебе об этом — и об указе, и о моем прошении, и о том, что барон, служба у которого закончилась так бесславно, все же написал мне рекомендацию. Но побоялся сглазить. Знаю, что это предрассудок, недостойный мужчины, — и все же побоялся. Что ж, все получилось. Я не буду рассказывать, как добыл деньги на копье, цепь со шпорами и броню для коня. Не хочется вспоминать, да и неважно это, на самом-то деле. Оно того стоило, хотя чувствовать себя вором не слишком-то приятно. Но я опять не о том.

Само посвящение, наверное, описывать тоже не буду — ритуал неизменен, а ты свое наверняка не забыл. Странно, тогда мне казалось, что все как в тумане, а поди ж ты — сейчас помню все до малейшей детали. И перебираю эти воспоминания, точно величайшую драгоценность.

Обидно лишь одно — мать меня не поздравила. Сказала, что это всего лишь условность и что «любит меня не за то». Вот так вот. Надеюсь, хоть ты за меня порадуешься.

Рихмер.

День шел за днем, месяц за месяцем, каждый неотличимый от предыдущего. Предсказуемая и размеренная жизнь для многих — словно кость в горле, но Эдгару она казалась воплощением мечты. Он был почти счастлив эти месяцы, как может быть счастлив человек, которому позволили заниматься любимым делом.