Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается

— Далеко, видать?

— Похоже, что свет неблизкий. С кухни им дневной запас провизии принесли. Сима, я слышал, шумел, мол, больше туда не поедет, все лечиться хотел остаться. Он и вправду кашляет плохо. Но ты нашего Томлина знаешь. Они в башне орали, а я отсюда их слышал. — Рикер хихикнул. — Думаю, Сима предпочел бы остаться, чтобы поближе с дочкой Скирлоха познакомиться. Говорят, речь о свадьбе идет.

В другой раз Ахим с удовольствием задержался бы в конюшне и посудачил о делах сердечных, но сейчас его неумолимо влекло обратно, на крышу сторожки, чтобы успеть отдать уточняющее распоряжение по цепочке. Он бы и сам не поленился броситься в погоню, но, если Демвера решено доставить сюда, ему предстоит стать последним рубежом спасения этого бесстрашного человека. Потому что в лапы Томлина, да еще без доспехов, он не должен попасть ни при каких обстоятельствах.

«Суматошное утро», — думал Ахим, возясь с дверной щеколдой, именно сейчас решившей застрять, забирая арбалет и возвращаясь на крышу. К счастью, стрелять не пришлось. Его заметили от дома, словно ждали, и помахали рукой. Ахим поискал глазами телегу и двух всадников. Нет нигде, уехали. Поднял арбалет над головой, показывая, что хочет снова срочно переговорить. Скатился с крыши на снег и поспешил навстречу гонцу. Им на сей раз оказался сам отец семейства.

— Сыну твоему наказал передать, чтобы Демвера Железного всюду искали.

— Знаю.

— Видел двух всадников при оружии и телегу старую?

— Как же, заметил.

— Вот за ней следить и нужно. Они как раз за Демвером отправились. Нельзя, чтобы с ним вернулись. Надо отбить.

— Понял.

— Тогда поспешай. Вопрос важности чрезвычайной.

От моста возвращался не спеша, вразвалочку. Теперь он мог только ждать и верить в успех. Сейчас его главная работа была здесь, куда к вечеру должны доставить доспехи и куда, если повезет, дойдут сведения о спасении Демвера. Если он вообще жив после удара дикарским мечом в живот, что само по себе будет чудом. В чудеса Ахим давно не верил. В настоящей жизни ему то и дело открывались такие глубины, что чудесному там просто не оставалось места. Поэтому он привык верить в самые несбыточные вещи, которые от этого происходили нисколько не реже, чем заурядные.

Он вытащил на крыльцо удобное плетеное кресло — подарок родни — и расположился в нем, положив арбалет на колени. Зимнее солнце приятно припекало. С крыши скатывались подтаявшие комки снега и шлепались в сугробы. Так бы и сидеть, не зная бед, до скончания века! Никаких волнений, тепло, ни ты никому, ни тебе никто не нужен. Вспомнил, что забыл позавтракать. Изображая старческую усталость, встал с кресла и сходил за еще не начавшей черстветь краюхой душистого хлеба и увесистым отрезом свиной колбасы. Чем не достойный завтрак бдительного сторожа! Свининку можно было бы и хренком сдобрить, да уж ладно, и так сойдет.

Он откинулся на широкую спинку кресла, прищурился в небо и увидел кружащую над головой стайку хохлатых соек.

Неужели наступит когда-нибудь время, когда он сможет вот так же беззаботно предаваться радостям жизни, а не думать постоянно о том, чтобы эту жизнь создать и защитить? Чтобы не ценить мгновения покоя, а жить ими с рассвета до заката, вершить добро и не противостоять злу. И пусть это не будет называться счастьем, потому что счастье отчего-то, как считается, должно быть скоротечным, по ради этого сегодня стоит пожертвовать покоем, а если придется, то и самой жизнью.

Сойки расселись на ветвях ближайшей сосны, боком к нему, и стали крутить головками, одним глазом разглядывая улыбающегося и почти нестрашного старика, а другим — следя, все ли спокойно в лесу. Им хватило вчерашней стычки с беркутом, который откуда ни возьмись врезался в их дружную стаю и с лету сбил всеобщую любимицу Синебрюшку, которую больше никто не видел, хотя они потом ее даже поискали и покликали. Беркут остался доволен охотой и позволил им спокойно порхать дальше. Вожаки посчитали, что Синебрюшке просто не повезло: беркуты редко подлетали так близко к человеческому жилью, даже когда голодали. А человеческое жилье здесь было повсюду. Теперь и зимой можно было не улетать подальше на север, к горам, а оставаться здесь и неплохо существовать, кормясь по дворам и ночуя под крышами теплых изб. Вот и сейчас, завидев их, старик начал весело насвистывать и бросать себе под ноги рассыпчатые хлебные крошки. Напрасно только хлеб переводит: они не настолько ему доверяют и не настолько изголодались, чтобы купиться на свист и покинуть надежное укрытие в ветвях. Придется ждать, пока он не уберется восвояси. Вот он, кстати, уже встает и ногой стряхивает крошки с крыльца на снег. Теперь не страшно! Теперь можно хоть обклеваться! Теперь можно наперегонки!

Стайка соек соскользнула с дерева и разбежалась по сверкающему снегу под крыльцом. Крошки закончились быстрее, чем они ожидали. Старик ушел в дом, так что продолжения не будет и больше здесь делать нечего. Пичуги для порядка вернулись на прежние ветки, посовещались и устремились друг за другом через заснеженные кроны туда, где утром они обнаружили куриный двор и целые горки лежалого, но вполне съедобного проса.

Каждая в отдельности, они едва ли отыскали бы нужное место среди множества похожих друг на друга двориков при дымящихся теплыми дымками избах, но вместе сойки каким-то образом безошибочно находили правильное направление и вскоре уже пикировали на заледеневший куст крыжовника, одиноко притулившийся у высокого забора. Отсюда хорошо просматривалось все пространство аж до калитки, сплошь заставленное покосившимися сарайчиками, из которых доносилось недовольное кудахтанье. Куры никогда не ценили того, что имели, просто потому, что умели нести яйца, которые нравились людям. Если бы сойкам давали столько же еды, они бы, наверное, тоже научились это делать. Но поскольку никто им просто так ничего не давал, они предпочитали откладывать потомство подальше от посторонних глаз. А однажды им даже пришлось увидеть, как курица сломя голову носится по двору… ну, почти сломя голову, поскольку как раз головы у нее в тот момент и не было. Но ведь не все же попадают под топор. К чему такое постоянное недовольство сытой жизнью?

— У нас опять гости, — заметила Мев, кивая на оживший куст. — Смотри, Шелга, привадишь, они тебе летом все посевы склюют.

— А я их и не приваживаю, — ответила кареглазая девушка, из-под наброшенного на голову платка которой выглядывали плохо уложенные соломенные пряди. — Просто я вчера вечером разносила корм и не заметила в темноте, что корзинка прохудилась. Неужели тебе жалко? Я хотела сказать, неужели тебе не жалко этих бедных пичуг?

Подруги стояли за дальним сараем и с улыбкой наблюдали из своего укрытия за действиями голодной стайки. Сойки недолго задержались на кусте и дружно спорхнули на снег, где принялись торопливо склевывать пшенные дорожки. От созерцания этой мирной сценки их отвлекли далеко не мирные крики с улицы. Переглянувшись, обе молодые женщины побежали к калитке смотреть, что происходит. Шелта успела подумать, не разбудит ли шум спавшего в доме ребенка.