Сильва Плэт - Сложенный веер

— Господи, что с тобой? Хелла, милая, что с тобой?

Я еле ее дотащила . Лисс откидывает со лба мокрые волосы, хватает из холодильника бутылку с минералкой, пьет обливаясь и захлебываясь, чтобы скорее вернуться в комнату. Туда, где на диване, скорчившись под простыней, стонет… Хелла?

И это после одного раза. Сразу кровавые пятна на спине. На том месте, где у даров должны быть крылья. Такое ощущение, будто кожа натянута снизу и рвется. Болезненная синева расползается между лопаток до самой шеи и ниже — к пояснице. То, что лежит сейчас на диване, потеряло разум от боли, оно уже не стонет, а воет, бессознательно переворачивается с живота на спину…

— Нет, нет, пожалуйста, нет! — Лисс пытается удержать, но куда там. А на спине еще больнее, и он кричит как ошпаренный… и не дает вколоть себе обезболивающее. А потом, когда обезболивающее вколото, выясняется, что оно не действует. Ну да, конечно, как и парализаторы. И так проходит вся ночь. Утром Лисс забывается тревожным сном на краешке постели. И просыпается только тогда, когда чувствует, что через нее перелезают.

— Спи, Лисс, я в ванную.

— Сама доберешься?

— Сам доберусь, — отвечает ей знакомый голос, от которого все переворачивается в груди.

Но когда она пытается открыть глаза, чужая рука их накрывает, не давая взглянуть.

— Извини, я пока не в форме. Потребуется еще пара ночей. Пол-но-цен-ных, — шепчут над нею. Лисс зажмуривает глаза:

— Иди. Я смотреть не буду.

Рука, прежде чем исчезнуть, проводит по волосам, нажимает на нос, как на кнопку.

— Не подглядывай.

Она послушно крутит головой.

Негромкий смешок над ухом. Потом в ванной шумно льется вода. Стук закрываемой двери. Через нее опять лезут.

— Открывай. Я уже все.

Лисс осторожно открывает глаза и скашивает их налево. У стенки, подперев рукой голову, лежит и смотрит на нее…

— Курица, — нежно произносит она. — Глупая моя, любимая, аккалабатская курица.

— Облезлая, — добавляет он. — Ты забыла «облезлую».

— Я не думала, что все произойдет так быстро.

Хьелль перестает расчесывать волосы, смотрит недоуменно.

— А как это должно быть? Первичная трансформация занимает одну ночь. Когда отпадают крылья. Потом за две недели формируются все женские… как это назвать? — он смущается, но Лисс не приходит ему на помощь. Ей тоже неловко, и ему приходится закончить так:

— В общем, ты меня понимаешь.

Лисс энергично кивает. «Увольте меня от всяческих подробностей!» — яснее ясного написано у нее на лице.

— Но у нас с Сидом был особый случай. Он откуда-то вызнал, думаю, у Рейна Дар-Акила, что если в первую ночь… м-м-м… отношения будут взаимными… черт! ты о таких вещах меня заставляешь рассказывать, Лисс!

— Что ты даже ругаешься по-земному, — она отбирает у него «краба» и самолично прицепляет на волосы. — Давай ограничимся констатацией того, что у вас был особый случай. Больше знать ничего не хочу.

— Ну и вот, — Хьелль удовлетворился своим видом в зеркале и притягивает Лисс к себе на колени. — Это ускоряет процесс. Обратная трансформация за четыре дня, причем почти полная, — чудеса Сидовой предусмотрительности.

Тень пробегает по его лицу. Лисс тоже наклоняет голову. Дело не только в том, что Сида нет, — им предстоит встретиться лицом к лицу с целым Аккалабатом.

Элджи Дар-Эсиль

— Элдж, можешь зайти сюда? — немного приоткрыв дверь, Лисс поманила пробегающего мимо Элджи.

— Посмотри, пожалуйста…

Перед ним на кровати, обхватив обеими руками подушку, спал мужчина. Это дар Аккалабата — под одеялом проступают очертания крыльев, кончик серого пера свешивается на пол. Более того, его профиль — с длинным крючковатым носом и упрямой линией подбородка — показался Элджи знакомым. Элджи не мог поймать ускользающее ощущение узнавания, причем узнавания приятного: этот дар, вероятно, кто-то из его родных, он ведь не знает в лицо всех родственников из побочных ветвей Дар-Эсилей.

— Никого не напоминает?

Напоминает, конечно, но кого?

Элджи силился вспомнить, где он видел это лицо, и откуда-то из глубин его памяти выступали три потрескавшиеся ступеньки, ведущие в галерею, окна, распахнутые навстречу плавно перетекающему из багрового в темно-зеленый закату, пыльные рамы фамильных портретов на потемневшей от времени каменной кладке…

— У меня есть родственники со стороны матери? — удивился он. Род Дар-Халемов прервался — так учил его отец, запрещая спрашивать, как и почему. Все, что от них осталось: родовой замок на Халемских холмах и серьезные лица на фамильных портретах.

— Тсс, — мужчина на кровати пошевелился, Лисс за рукав вытащила Элджи из комнаты. — Пойдем ко мне, я расскажу тебе одну вещь.

— Давайте не сейчас. Я обещал Маро, что съезжу в город за наклейками для ее альбома. И я подарок хотел для мамы. Вообще нечестно: вы сегодня утром вернулись, а завтра ей улетать. Я ее еще и не видел.

— Сейчас, Элджи. Сейчас ты должен будешь принять очень важное решение. Может быть, самое важное в твоей жизни.

Плохое начало, Ковальская. Ему уже при словах «принять решение» становится не по себе. А «самым важным в жизни» ты совсем ребенка добила. Вон как верхняя губа встопорщилась и морщится нос. Корто был бы в восторге: стопроцентная дар-эсильская крысиность.

— Ладно, пойдемте, — покорно вздохнул Элджи. — А все-таки кто там в комнате? Он прилетел за мамой? Новый… ну чтобы она не была одна.

— Ну, собственно, это твоя мама и есть.

Браво, Лисс! Вот именно поэтому ты никогда не выиграешь у Его Величества короля Дилайны в триканью. По-моему, кто-то собирался «сначала как следует подготовить мальчика, прощупать его реакцию»…

Во всяком случае, своим родителям я обещала вчера вечером именно это.

— Объяснения.

А это уже не стопроцентное, это стопятидесятипроцентное дар-эсильство. Даже руки скрещены на груди, а-ля покойный Сид. И спину соизволил распрямить, и с изящным наклоном головы смотрит аки белый лебедь на жабу. Если забыть, что под орадом у него обычные серые крылья, а не черно-фиолетовое великолепие, то Дар-Халемов и рядом тут не лежало. Хорошенький каламбур.

— Я. Жду. Объяснений.

— Не говори со мной таким тоном. Все-таки я директор этого колледжа. И мать Маро.

— И обманщица. И интриганка, подлая и… — Элдж остановился, подыскивая слово. Лисс догадалась, что он балансирует между конфедеративным и аккалабатским лексиконом, между двумя взглядами на мир — средневековым и технодемократическим, и одновременно между мальчишеской наивностью, которая прямо-таки заставляет его сейчас заорать «Дуууура!», и положенной ему по статусу медиевальной куртуазностью: «Мадам, разрешите Вас задушить». Помогать ему Лисс пока не собиралась.