Юрий Гаврюченков - Работорговцы

Утром пленников вывели из амбара, поставили в ряд на колени. Михан суетился вместе с ратниками, приводя в чувство замешкавшихся тычком палицы. Жёлудь с луком наготове замер поодаль, зорко глядел, чтобы никто из пленников не пустился наутёк, а, если отважится и дёрнет, не добежал до ограды. Желтоусый десятник Сверчок, оставшийся в дружине за старшего, исчез в ростовщических хоромах. Ждали недолго. На крыльцо в сопровождении Сверчка вышли Щавель, Карп и водяной директор.

Над двором повисла тишина. Солнце ясное било в глаза приспешников, и они опустили головы, словно каясь в содеянном. Щавель стоял недвижно, держал паузу. Наконец во двор даже уличный шум перестал доноситься.

— Суди нас, боярин! — не выдержал самый матёрый из чернокафтанников. Он склонился, ткнулся лбом в землю.

— Суди, суди, — загудели вышибалы, падая ниц.

В дверях сарая уже переминались обозники Карпа, все шестеро в полной амуниции — кожаных фартуках до колен, толстых крагах. Копошились у телег, бряцали чем-то жутко нехорошим, распаляли уголья в походном горне, готовили инструмент. Потянуло дымом. Вышибал пробрал мороз.

— Светлейший князь вас судить будет, — бесстрастно обронил Щавель. — За добро добром воздаст. Заковать в железа, — бросил он Карпу. — В Новгород Великий пусть городская стража ведёт, — приказал водяному директору. — На суд светлейшего князя. Головой за них отвечаешь.

— Да-да, — торопливо закивал водяной директор, сбежал с крыльца и посеменил к воротам. Там его дожидался отряд вышневолочских стражников, изготовленный к походу.

Карп вальяжно сошёл по ступеням, махнул своим. Зазвенели цепи. Опытные конвойники выдернули правофлангового молодца, потащили к наковальне. Бросили наземь, надели на руки оковы, просунули в дырку наручника раскалённую заклёпку. Ковали по-простому. Дорогие замки берегли для живого груза, когда придётся вести колонну в дальних землях, наспех сортируя по ходу больных, здоровых и дохлых. От потемневших, протёртых маслом кандалов тянуло мертвящим духом нечеловеческих мук, невыносимых тягот и страшных лишений. Кто-то из молодцов зарыдал в голос, едва ему на руку лёг конвойный браслет. Михан ухмыльнулся и поволок к горну следующего, жалея только, что нет среди пособников давешнего попа.

— Кобыла готова твоя, — Лузга подошёл крадучись, встал рядом с командиром. — Смотрю и не нарадуюсь, как добро тайное вознаграждается явно.

— Умный ближнему добра не делает, а, сделав добро, не кайся, — ответил Щавель, которому хотелось поскорее покончить с вышибалами и отправиться в путь. — В Новгороде теперь пускай на тяжёлых работах грехи замаливают.

— Там такие лбы не помешают, — Лузга утёр соплю, залихватски пригладил ирокез, харкнул с крыльца.

— Этих ковать закончат, кобылу приведёшь, — распорядился Щавель.

— Бутсде, — тряхнул гребнем Лузга и пошкандыбал на конюшню, где в чересседельной суме хранилась заветная котомка. И хотя в отряде шарить по чужим пожиткам было не принято, он старался не спускать глаз с ценного имущества, и вообще держался поближе к навозу, исповедуя древнюю правду: слаще пахнешь — крепче спишь.

Лузга подвёл кобылу к самому крыльцу. Щавель взлетел в седло, проехал мимо вышибал, не удостоив горемычных взглядом. Ратники распахнули перед ним ворота. Кобыла вынесла Щавеля на улицу Котовского, где ожидала городская стража. Подошёл начальник конвоя, поклонился боярину.

— Возьми. Передашь в канцелярию Иоанну Прекрасногорскому лично, — Щавель протянул скреплённый сургучной печатью свиток.

— Сделаю, как прикажешь, боярин, — страж затолкал увесистый цилиндрик за пазуху и отправился принимать контингент.

Под смешки Михана, по такому случаю повязавшего на башку сикось-накось свой любимый красный платок, бывшие едропумедовы вышибалы покинули двор. Бряцали цепи, падали наземь горючие слёзы.

Начальник пересчитал подопечных, выстроил невольников на улице имени каторжника перед памятником, зычно произнёс древнюю формулу Охраны:

— Граждане задержанные, вы переходите в распоряжение конвоя. За время нахождения под стражей запрещается курить, разговаривать, нарушать целостность крыши, стен, пола, допускать нарушения внутреннего распорядка. При невыполнении требований конвой имеет право применить физическую силу и спецсредства. При побеге конвой применяет оружие без предупреждения. Слава России!

— России слава! — в один голос выдохнули бедолаги, повинуясь силе заклятия.

Начальник конвоя вопросительно глянул на боярина, безмолвно наблюдавшего за процедурой. Щавель кивнул.

— Нале-во! — во всю глотку рыкнул начальник. — Разобрались по парам, сучьи дети. Шагом марш!

Чернокафтанники под звон кандальный отправились на княжеский суд, а Щавель заехал во двор и, не слезая с седла, провёл развод. Карп с людьми готовили обоз к завтрашнему выходу. Охранять их осталась десятка Фёдора, а десятка Сверчка, лепила, бард и Михан оказались предоставлены сами себе.

Всё это время бард Филипп прятался неизвестно где. Вероятно, якшался со сволочью и социально близким людом. Когда он явился, то видок имел такой, будто всё это время лежал в обнимку с бочкой браги. От него разило дрожжами и кислятиной.

«В солодовне спал», — принюхался Щавель. И хотя запрет на кабачное дело кончился только сегодня с восходом солнца, пьянки на пивоварнях прекратить можно было только спалив их дотла. Вышний Волочёк нуждался в прополке, но выдирать из грядки полезные культуры Щавель не планировал. Закинув за спину налуч и колчан, вышел со двора, сопровождаемый оружным Жёлудем и Лузгой, который был нагружен котомкою. Он поначалу шкандыбал рядом, но потом стал нагонять, запыхался и взмолился:

— Подождите, кони, куда вы гоните!

— Да мы вроде никуда не торопимся, — удивился лесной парень.

— Возьми у него котомку, — приказал Щавель сыну и добавил, обращаясь к Лузге: — Развивайся. Тебе с нами в Белорецк идти.

— До Белорецка как до Китая раком, — огрызнулся Лузга. — Я ноги до жопы сотру.

— Князь приказал, значит, дойдёшь, — обронил Щавель.

— Верхом доеду, — заверил Лузга.

— До Белорецка, как до Китая раком, научишься ходить, — старый командир увлёк спутников за собою с умеренной скоростью, постепенно перерастающей в уверенную. — Хватит на чужой спине ездить, пора на своих двоих уметь.

Щадя Лузгу, он сдерживал прыть, но тот даже налегке ныл и отставал от привыкших к пешедралу лучников:

— Куда вы шпарите без атаса?

— На старую поварню, — бросил Щавель. — Осмотреться там надо, засидку сделать и до рассвета обернуться. — Покосился на сына: — Ты узнал, где она находится?

— Да, батя. За выселками, что у Льнозавода, по тропе в лес. Там у прудов, где раньше лён мочили, давно всё запущено. Я подходы разведал. Нормально можно устроиться.