Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

Правда, с того места, где Альфред и Лебиус опрашивают нидербуржских ремесленников, можно достать никем и ничем не защищенного трубача. Пфальцграф внимательнее присмотрелся к бездоспешному всаднику в ярком наряде, пригодном для парадных выездов, но не для боя. Ведь, действительно, можно… С сигнальщиком змеиного графа он совладал бы в два счета. А что? Сбросить этого разодетого павлина с коня, и самому — в седло. Ну а там — уж как повезет.

Оберландский трубач был не только без брони, но и без оружия. А вот конь под ним — знатный. Рослый, сильный, выносливый жеребец. То, что нужно для бегства. «Для очередного бегства» — скрежетнул зубами Дипольд.

Ладно. Тут уж скрежещи — не скрежещи, но к маркграфской свите его все равно близко не подпустят. Из толпы даже выйти не позволят. За мастерового-то себя никак не выдашь. Служивший до сих пор Дипольду верой и правдой дорожный плащ святого отца теперь оказался помехой. Ну не может нидербургский ремесленник носить инквизиторское одеяние! И скинуть этот маскарадный костюм тоже нельзя. Сейчас не самый лучший момент для того, чтобы открывать лицо.

— Я! Я, ваша светлость! — рвался тем временем к Чернокнижнику очередной кандидат. Пухленький, чистенький, ухоженный, в богатом платье, обликом похожий, скорее, на преуспевающего купчишку средней руки, нежели на местного умельца.

Горожанин выбрался из толпы. И тут же попал в руки оберландских копейщиков, а после был брошен перед маркграфом. Упитаный нидербуржец бухнулся на колени, забубнил скороговоркой, не поднимая головы:

— Все могу, ваша светлость! Пушки ладить, колокола лить, мечи ковать, кольчуги плесть, брони править, часы чинить, бусы и серьги с каменьями паять…

Маркграф и магиер переглянулись. На этот раз слово взял маркграф.

— Эк, оказывается, каков мастер на все руки! — насмешливо крякнул Альфред.

— Истинно молвите, ваша светлость! Так и есть! Сталь, железо, бронза, золото, серебро… Все могу! Все могу! Все могу!

Дипольд поморщился. Даже ему, человеку, не посвященному в тонкости городских ремесел, было ясно: врет обезумевший от страха толстяк. И притом врет безбожно. Ну не может ювелир изготавливать мечи, а бронник возиться с часовой механикой. И не работает с серебром и золотом тот, кто имеет дело со сталью.

Скорее всего, валяющийся в пыли горожанин прежде просто торговал и тем, и другим, и третьим, а ныне решил всеми правдами и неправдами (а неправдами — так в первую очередь) прибиться к группке нидербургских ремесленников, в которых нуждались оберландцы и которых в ближайшее время убивать, явно, не собирались. Прибиться, а потом? Интересно, как этот торгаш собирается выкручиваться потом? На что надеется? Рассчитывает с ходу овладеть мастерством, которому прочие учатся не один год? Или он вылез из толпы без всякой надежды — на авось, лишь бы не оставаться среди обреченных?

— Все могу! Все могу! Все могу! — без умолку твердил купчишка, бездарно прикидывающийся ремесленником. То ли змеиного графа убеждал, то ли себя самого.

— А ну-ка встань, чудо-мастер… — пугающе-медовым голосом повелел Альфред.

Нидербуржец поднялся.

Ага, а глазки-то зажмурены. И даже издали видать, как дрожат у бедолаги колени. Член городского совета, которому Дипольд на этой площади срубил голову, и тот вел себя достойнее.

— Все могу, все могу, все могу…

— …и покажи мне свои мастеровые руки.

Не заподозрив подвоха, бюргер машинально поднял над опущенной головой обе руки.

— Ладонями вверх! — потребовал маркграф.

Нидербуржец, не переставая бубнить одно и то же, повиновался.

— Все могу! Все могу! — на одной ноте заклинал он. Быстро-быстро, без перерыва.

— Та-а-ак, — протянул Альфред. — А где же твои трудовые мозоли, славный ты наш умелец?

— Все мо…

Обманщик осекся. Замер. Застыл. Понял. Осознал свою ошибку. И всю бессмысленность необдуманного, опасного поступка. Только теперь, видимо, и осознал.

Краткая пауза. Горожанин, спохватившись, дернулся было, но…

— Дер-р-ржать р-р-руки! — негромко, но угрожающе рокотнул сквозь зубы змеиный граф. — Не пр-р-рятать ладони!

Дрожащие руки, вывернутые ладонями кверху, замерли в воздухе. Голова же норовила укрыться под ними. Голова втягивалась в плечи, будто шеи и не было вовсе. Будто меч входил в ножны. И никак не мог войти полностью — чтоб с рукоятью вместе.

— Ты раскрой-ка глаза, чудо-мастер, да посмотри… — продолжал откровенно потешаться над бюргером маркграф. — Не на меня — туда вон посмотри, на обычных работников, кои лишь одному делу обучены. Видишь, у каждого его ремесло на дланях проступает, а у тебя ручки чистенькие, гладенькие, к труду не приученные. Как у знатной дамы ручки-то…

Оберландский властитель помолчал немного, полюбовался произведенным эффектом, продолжил — зловеще и ласково одновременно:

— Нехорошо обманывать. А мне прямо в глаза лгать — так и вовсе непозволительно, чудо-мастер… Ну? Чего же ты теперь-то молчишь? А?

— А-а-а… — тихонько простонал нидербуржец.

— Кто таков?! — рявкнул в полный голос Альфред. — Купец?! Ростовщик?! Иной какой бездельник?!

— А-а-а… а-а-а…

По штанам горожанина расплывалось темное пятно.

Толпа на площади вновь притихла.

— Мозоли где, спрашиваю?! — рычал маркграф. — Коли вышел сюда, коли мастеровым назвался — почему без мозолей?! Отвечай?!

— А-а-а… а-а-а… ва-а-аша-а-а… све-е-е…

— Хватит, — досадливо оборвал жалобное блеяние Альфред.

Тронул коня, подъехал ближе. Чуть наклонился в седле. Пообещал — почти милостиво:

— Ладно, не переживай — будут еще тебе мозоли…

Маркграф вдруг резко взмахнул правой рукой.

Свист. Секущий, с оттягом, удар…

В воздухе под змеиным оберландским штандартом змеей же мелькнула толстая плеть. Полоснула по поднятым и раскрытым ладоням…

Смачный шлепок.

Красной моросью брызнула кровь. Отлетел в сторону мизинец, вырванный тугой косицей, сплетенной из кожаных ремешков.

Дикий вопль разнесся над рыночной площадью. Прижав кровоточащие руки к груди, ремесленник-самозванец катился по земле. К притихшей толпе катился, от которой прежде так хотел отделиться.

— Куда?! — нахмурился Альфред. — Взять его!

Два оберландца подхватили толстяка под мышки, вздернули на ноги, вновь подтащили скрюченного, стенающего человека к маркграфу.

— Ну-ка, покажи теперь мне свои ладони, чудо-мастер, — маркграф аж перегнулся в седле, разглядывая искалеченные руки бюргера. — Покажи, говорю!

С жалобным стоном, гримасой мучительной боли и слезами на глазах нидербуржец разжал окровавленные кулаки. Показал…

Дипольд, вытянув голову, тоже увидел. Широкие кровавые полосы половинили обе ладони. На левой — не хватало мизинца. Из вспоротого мяса торчали порванные связки и выпирали бугорки суставов.