Лорел Гамильтон - Обнаженная натура

Он снова сказал, куда ехать, потом повернулся ко мне.

— Ты какой-то… совсем особый случай. Но я думаю, что да. Именно такого размера была бы ты.

— Блин, — повторила я.

— У Мартина Мендеса руки были больше, чем у Аниты, даже в человеческом виде, — заметил Эдуард.

— Наш убийца — женщина, — сказала я.

— Нет, есть мужчины с такими же маленькими руками, как у тебя, — возразил Олаф.

— У кого-нибудь из ваших мужчин-тигров есть такие маленькие руки? — спросила я, подняв руку, чтобы Виктору было, с чем сравнить. Он протянул руку между сиденьями, приложил свою ладонь к моей.

— Только Пола Чу.

— Стоп, — сказал Бернардо. — Если Бендес не тот тигр, которого мы ищем, зачем он напал на полицейских?

— Хороший вопрос, — оценил Эдуард.

Ответ дал нам Виктор:

— Он был разведен с женой, которая обвинила его в побоях. Его нельзя назвать большой ценностью для нашей общины. Если бы обвинения были доказаны, он получил бы или пожизненное, или…

— Ордер на ликвидацию, — договорил за него Бернардо.

— Да. В других штатах могли бы предложить постоянное место в одном из правительственных заведений для оборотней, но в Неваде, как в большинстве западных штатов, действует закон об опасных животных. В этой части страны три нарушения означают для нас смерть. Как правило.

— Не лишним было бы для нас это знать с самого начала, — сказал Эдуард таким тоном, будто он не в восторге от старины Виктора.

Бернардо чуть резковато прошел поворот, и Олафу пришлось сохранять равновесие. При этом он сильнее меня прижал, я очень постаралась скрыть стон боли. Олаф уперся длинной ногой, чтобы не съехать с места

— Боль была случайной, — сказал он.

До сих пор мне удавалось его игнорировать — учитывая его шесть футов шесть дюймов и то, что он надо мной нависал, втискивая кожаную куртку мне в раны, это было свидетельство либо шока, либо моей невероятной воли. Я думаю, все же дело было в шоке. Но сейчас я подняла на него глаза и его увидела. Увидела мерцание в самой глубине его запавших глаз. Увидела, как он на меня смотрит. Увидела, как он старается не показать на лице, что чувствует, но зря старается.

Он повернулся так, чтобы только мне было видно его лицо. Глядел на меня, большие руки вдавливали в меня кожаную куртку, губы приоткрылись, глаза обессмыслились. И сбоку на шее густо и тяжело билась жилка.

Я попыталась подумать, что сказать или сделать такого, что не ухудшит ситуацию, и решила сосредоточиться на работе.

— Мы бы все равно проверили, что за ним числится, — сказала я, глядя на Виктора, потому что на Олафа больше не могла смотреть. Хотелось, чтобы он отодвинулся, перестал ко мне прикасаться, но страх или даже отвращение — от этого ему было бы только приятно. Непонятно, какая реакция снизит ему удовольствие, разве что не обращать на него внимания.

— Но маршал Форрестер прав. Я должен был это сообщить.

— Следы когтей доказывают, что это кто-то другой. Скорее всего Пола Чу.

— Но мы не можем объяснить это полиции, не рассказывая о твоих ранах, — сказал Эдуард. — А тогда у тебя могут отобрать значок. Нам в нашем противоестественном отделе дают больше слабины, но если решат, что ты и вправду оборотень, тебя вышибут.

— Я знаю.

— Итак, — сказал Бернардо, — мы знаем нечто, что нужно знать им, но мы не сообщаем эту информацию.

— А если сообщим, нас поймут и нам поверят? — спросила я.

Все замолчали. Наконец Эдуард сказал:

— Санчес мог бы, остальные — не знаю. Если Анита лишится значка, то пусть хотя бы копы серьезно отнесутся к причине, а не отметут с порога.

— Они своего преступника уже определили, — сказал Бернардо. — И не захотят верить, что убили не того.

— Но если это Пола, то от нее мы могли бы узнать, где дневное логово, — напомнила я.

Олаф удивил почти всех нас, сказав:

— Тед, можешь перехватить у меня?

Эдуард не стал спорить — просто встал на колени, чтобы прижать раны. Но сделал большие глаза, будто хотел спросить: Что за черт? Я согласилась. Олаф, по своей воле упускающий возможность трогать мои кровавые рапы, причиняя боль. В чем тут дело?

Олаф смотрел на свои руки — они были в крови.

— Анита, ты помнишь, как ты не могла работать в морге, когда я был рядом?

— Да.

Он облизал губы, закрыл глаза, и не стал сдерживаться, когда его пробрало дрожью с головы до сапог, до самых их кончиков. Открыв глаза, он выдохнул — прерывисто.

— Я тоже не могу работать, когда вот так тебя касаюсь. Ни о чем не могу думать, кроме тебя, крови и ран.

Он снова закрыл глаза, и я решила, что он считает про себя или как-то по-иному восстанавливает самообладание.

Все мы на него смотрели — кроме Бернардо, который вел машину.

— Вот сюда? — спросил он Виктора, и Виктор кивнул.

— Да.

Олаф открыл глаза:

— Кто-нибудь из нас должен вернуться и присмотреть за этой женщиной, Полой Чу.

— Верно, — ответили мы с Эдуардом в один голос.

— Можем вернуться мы с Бернардо, — предложил он.

— Спасибо, что вызвался, Отто.

— Всегда пожалуйста, — ответил Олаф так, будто не уловил сарказма.

Мы находились в каком-то месте, менее шикарном, чем Стрип, но помимо этого я мало что могла сказать, полулежа на сиденье.

Бернардо и Виктор вышли, Бернардо открыл дверь за спиной Эдуарда. Я попыталась сдвинуться вбок, но боль меня схватила будто жесткой рукой и остановила на месте.

— Дай я, Анита, — сказал Эдуард и начал меня вынимать из машины как можно бережней.

— За нами наблюдают, — сообщил Виктор, всматриваясь вдаль. — Может быть, снимают.

— Зачем было тогда сюда нас везти? — спросил Эдуард.

— Сюда было ближе, и вы вполне законно можете сказать, что вам надо было допросить товарок Полы Чу по работе. Но нужно, если это возможно, чтобы Анита шла самостоятельно.

— Идти можешь? — спросил Эдуард.

— Далеко?

— Десять ярдов.

Вот так, он уже знал расстояние до двери, Я бы никогда не смогла оценить так точно.

— Дай я повисну у кого-нибудь на руке, как девушке положено, и тогда я смогу.

Я выпрямилась, и кожаная куртка упала на пол. Олаф потянулся через сиденье и поднял ее, а Эдуард предложил мне руку и стал мне помогать выйти самостоятельно.

Олаф протянул руку и помог мне поправить футболку на ранах. Смесь синего и красного превратила футболку в пурпурную. Подол мы затолкали мне в штаны, чтобы скрыть разрез.

Я встала, хотя держалась за руку Эдуарда так, как никогда не держалась ни за одного из мужчин своей жизни. Даже стоять было больно, и я чувствовала, как текут по животу струйки крови. Плохо. И если стоять больно, то идти будет еще больнее.

Лучше не придумаешь.

Эдуард заткнул часть моего оружия за пояс и в карманы, но еще много осталось лежать на полу вместе с моим жилетом.