Лорел Гамильтон - Обнаженная натура

— Оружие, — сказала я чуть придушенным голосом.

— Оставь здесь, — посоветовал Виктор.

— Нет.

Олаф просто начал собирать оружие и затыкать за пояс то, что помещалось. Эдуард уже добавил к своей ноше мой рюкзак. И поднял кожаную куртку.

— Руки спрятать, — сказал он.

Я сообразила, что у него руки в моей крови. Видела ее пару секунд назад, но от ее вида, от стояния здесь на солнце пустыня поплыла вокруг.

— Внутрь, — сказала я. — Надо уйти побыстрее внутрь.

Эдуард не стал задавать вопросов, просто помог мне повернуться. При этом что-то болезненно натянулось в животе, угрожающе заворчало внутри. Я только молилась, чтобы меня не вывернуло, пока снаружи у меня живот распорот — это было бы очень больно, Неглубоко дыша через рот горячим недвижным воздухом, я сосредоточилась на каждом шаге. На том, чтобы двигаться как можно естественнее для наблюдающих камер, и не слишком быстро, чтобы не разорвать раны сильнее. Не могу припомнить, когда еще я ходила так тщательно. И так сосредоточилась, что даже не заметила здания, пока Виктор не открыл перед нами дверь. Тут я подняла голову, увидела вывеску «Триксиз»: неоновая полуголая женщина сидела на большом стакане «мартини». Вывески было бы достаточно, но хозяева сочли нужным добавить еще неона в окно у двери, где было написано просто: «Девушки, девушки, девушки — голые девушки круглые сутки!»

Я глянула на Виктора, проходя мимо, а он шепнул:

— Здесь есть врач, который тебя ждет, и здесь работает Пола Чу. Наверняка найдется зацепка, которую ты сможешь скормить полиции, чтобы Полу не отпустили. И так, чтобы не выдать свой секрет.

С этой логикой я не могла спорить, и манил прохладный воздух изнутри. Сейчас мне хотелось только лечь и оказаться под кондиционером, а где — не важно. Сглатывая слюну, борясь с тошнотой, я дала Эдуарду себя ввести в сумеречную прохладу «Триксиз», все голые, все круглые как сутки.

Зато в аду хотя бы прохладно.

И была там музыка — громкая, но не так чтобы уши лопались, как включают иногда в клубах. Она звучала устало — или это я так ее восприняла. Глаза привыкли к полумраку, и я увидела столики, расставленные в неожиданно большом зале. Кроме главной сцены были и небольшие столы-сцены, обставленные креслами вокруг. Еще не было семи вечера, но в затемненном зале уже сидели мужчины, а женщины ползали-бродили вокруг по столам-сценам, голые, как обещала вывеска. Я отвела глаза, потому что есть вещи, которые только гинекологу или любовнику можно показывать.

Главная сцена была пуста, но вместительна. Имелась небольшая дорожка и круглая зона с сиденьями. Никогда не видела такой сцены ни в одном стрип-клубе, разве что в одном старом фильме.

Виктор повел нас между столов, и мы пошли, потому что если бы меня понесли на глазах клиентов, это не способствовало бы нашей легенде.

Эдуард не пытался меня подбадривать: он только уверенно и твердо держал руку, за которую я цеплялась двумя руками, и медленно шел. Олаф и Бернардо шли за нами. Виктор остановился у небольшой дверцы сбоку от главной сцены, и я еще долго до него добиралась. Боль уже перестала быть просто болью и переходила в головокружение. Перед глазами поплыли пятна, и это было нехорошо. Сколько я уже потеряла крови и сколько теряю сейчас?

Мир сузился до мысли о том, что надо переставлять ноги. Боль в животе стала далекой, зрение поплыло, вокруг заклубились темные полосы. Изо всех сил вцепившись в руку Эдуарда, я верила, что он меня убережет и я ни во что не врежусь.

Голос Эдуарда:

— Анита, все, мы пришли, дальше можно не идти.

Ему пришлось взять меня за плечо и повернуть к себе. Я уставилась на него, видела, но не понимала, почему здесь стало светлее.

Чья-то рука коснулась моего лба.

— У нее кожа холодная на ощупь, — сказал Олаф.

Эдуард подхватил меня на руки, и это тоже было больно, да так, что я вскрикнула, и мир завертелся яркими полосами. Я изо всех сил давила в себе тошноту, чтобы не вырвало, и это помогло мне вытерпеть боль. Потом мы оказались в комнате, где снова было полутемно, но не так, как в клубе. Меня положили на стол под лампой. Подо мной ощущалась какая-то материя, под ней — потрескивание пластика.

Кто-то возился у меня возле левой руки — незнакомый мужчина. Я сказала:

— Эдуард!

— Я здесь, — ответил он, вставая рядом со мной.

Голос Виктора:

— Это наш врач. Он на самом деле врач, и много нашего народу залатал. Зашивает так хорошо, что шрамов не остается.

— Сейчас немножко будет колоться, — предупредил доктор, вставил внутривенную иголку и начал что-то капать. Я была еще в шоке, и только помню темные волосы и темную кожу — внешность более экзотическая, чем у Бернардо или у меня. А остальное все как в тумане.

— Сколько она крови потеряла? — спросил он.

— В машине казалось, будто не очень много, — ответил Эдуард.

Какое-то движение началось около меня, я попыталась посмотреть — но Эдуард взял мое лицо в ладони.

— На меня смотри, Анита.

Так отец отвлекает ребенка, чтобы не смотрел, что делает большой страшный доктор.

— Ой, — сказала я. — Плохо дело.

Он улыбнулся:

— Тебе неинтересно? Могу позвать Бернардо, будешь смотреть на него. Он посимпатичнее.

— Ты меня дразнишь и зубы заговариваешь. Блин горелый, что он будет делать?

— Он тебе не дает обезболивающих — из-за потери кропи и шока. Будь мы в оборудованной больнице, он бы рискнул, но так — не хочет.

Я проглотила слюну сухим ртом, и на этот раз не от тошноты, а от страха.

— Четыре пореза от когтей.

— Да.

Я закрыла глаза и постаралась замедлить пульс, борясь с порывом вскочить со стола и бежать со всех ног.

— Не хочу я этого.

— Я знаю, — ответил он, но держал руки у меня на лице. Не то чтобы держал меня, но обратил мой взгляд к себе,

Откуда-то справа заговорил Олаф:

— У Аниты заживали раны похуже этих, В Сент-Луисе швы не понадобились.

— Тогда раны очень быстро заживали, потому и не надо было, — ответил Эдуард.

— Почему она сейчас так не может?

Я тогда получила питание от лебединого короля, а через него — от каждого лебедя-оборотня Америки. Потрясающий был прилив силы. Достаточный, чтобы спасти мне жизнь, а заодно и Ричарду с Жан-Клодом. Мы все тогда были жутко изранены, Энергии я получила столько, что в следующий раз куда худшие раны зажили, не оставив шрамов — почти как у настоящего ликантропа. Но объяснять это при чужих мне не хотелось, и потому я сказала:

— Энергии сейчас у меня нет.

— Ей нужно питание в больших количествах, — пояснил Эдуард.

— А, — сказал Олаф. — Лебеди.

— Вы про ardeur? — спросил Виктор.

— Ага, — сказала я.

— А насколько большая доза питания нужна? — спросил он