Ксения Медведевич - Мне отмщение

- Пощады! Взываю к милости эмира верующих! - донеслось от стены, где кто-то забрыкался в руках воинов хурса.

Молодой человек на тронном тахте лишь досадливо поморщился. И коротко мотнул головой - нет, мол, что еще за глупости. Воины-сумеречники, державшие дрыгающегося человека в съехавшем с плечей халате, с равнодушными лицами подняли и потащили приговоренного прочь. Тот рвался изо всех сил, но сумеречники шагали плавно, не сбиваясь с шага, словно и не чувствовали трепыхающуюся между рук тяжесть.

Молодой человек еще раз поморщился и перевел глаза на вставшего у ступеней тронного возвышения нерегиля.

- Что-то ты от меня скрываешь, - поставив локоть на колено и все так же пощипывая бородку, сказал аль-Мамун.

Их глаза оказались почти вровень - тахт низкий, а ступенек к нему много.

- Ты тоже две недели ничего мне не говорил, - угрюмо отозвался Тарег.

И одобрительно фыркнул:

- И даже не думал, надо же...

- Мой наставник аль-Асмаи был не только знатоком ашшари, но и суфием. Он учил меня сосредоточению, - сухо отозвался халиф. - Так чего ты мне не сказал?

- Это касается меня одного, - прижал уши нерегиль.

- Задумаешь опять сбежать - смотри мне... - аль-Мамун погрозился своей железной палкой так, что стало понятно - не шутит.

- Я уже понял - мука, вода, лепешки, - дернул плечом Тарег.

- Чего? - удивился человек.

- Я хотел сказать, водяное колесо, - хмуро поправился нерегиль.

- Даже не думай, говнюк, - процедил аль-Мамун. - С того света достану - клянусь девяносто девятью именами Высочайшего.

При упоминании Имени Тарик вдруг просиял:

- О мой господин! В письме ты клялся Всевышним, что заставишь меня почувствовать свой гнев! И что ж, ты не сдержишь обещания? Может, мне все-таки поработать недельку? На водяном колесе, а?

Халиф отрезал:

- Всевышний за великодушие не наказывает - милосердие, оно превыше любой клятвы, чтоб ты знал.

- Да-да-да, - прошипел Тарик, щурясь и снова прижимая уши. - Мир полон этому свидетельств, я знаю.

В саду оборвался очередной жалобный вскрик. За ним последовал тяжелый всплеск упавшего в воду тела. "Закапывайте эту яму!", заорали из-за деревьев.

Аль-Мамун тяжело вздохнул. И спросил:

- Так ты определился?

- Все еще нужно?

- Мне - нужно. Я хочу знать, с кем я разговариваю. С вещью я буду разговаривать по-другому.

Нерегиль закусил иссиня-бледную губу и скривился, как на лимон.

Из-за шелестящей пелены дождя, заволакивавшей сад вместе с сумерками, донесся новый вопль. Кто-то кого-то умолял о пощаде и клятвенно уверял в своей невиновности.

- Кстати, - встрепенулся халиф. - Чего ты набросился на ту сумеречницу? Джунайд сидел у всех на виду, чего б тебе было с ним не подраться? Зачем ты полез в мой харим, о бедствие из бедствий?

В ответ Тарег искренне удивился:

- Зачем мне Джунайд? Он же смертный дурак - с него спросу нет...

- Тьфу на вашу птичью солому внутри головы, - ошарашенно пробормотал аль-Мамун. - Смотришь, смотришь на вас - вроде как мы, на двух ногах ходите. А как спросишь о чем - тьфу...

Лицо Тарика вдруг сделалось очень, очень спокойным. Он сказал:

- Ты тоже можешь спросить меня. О чем-нибудь важном.

Аль-Мамун долго молчал, изучая бледное до синеватых прожилок, нечеловеческое лицо.

И спросил:

- Ну а если не пущу к ней? Что тогда?

- Тогда будешь доставать меня с того света, - очень спокойно ответил нерегиль. - И плевать мне на все твои водяные колеса.

И еще сказал:

- Для меня это дело чести.

Подумал, и прибавил:

- ... И долга.

Подумал еще, и прибавил:

- ...Абдаллах.

Халиф долго молчал. Потом медленно кивнул. И сказал:

- Завтра доложишь, как нам прорваться через хребет аль-Маджар. Сейчас - иди, куда хочешь...

Подумал, и добавил:

- ... Тарег.

Нерегиль опустился на одно колено и склонил голову:

- Благодарю тебя, мой повелитель.

Айко, согнувшись, чтобы придержать у колен расходящиеся края платьев, вбежала в комнату:

- Сюда... ах... сюда идет Тарег-сама!

Майеса вскрикнула и подскочила на одеяле. На застеленном циновками голом полу одиноко темнела чашка с недоеденным супом, из нее торчала ложка.

- Оооо, какой беспорядок! - застонала аураннка.

Ахая и охая, Саюри заметалась по покою:

- Платье подать?..

- Зеркало! - умоляюще вскрикнула Майеса, в ужасе ощупывая белую повязку, стягивавшую надо лбом волосы.

Как и полагалось занемогшей, кроме повязки с крошечным бантиком, ей полагалась только самая простая лента, стягивавшая волосы под затылком. Ну и белые хитама, от которых лицо зеленее, чем у покойницы.

- Идет! - взвизгнула Саюри, падая на колени вместе с ларцом, из которого она так и не успела извлечь зеркало.

- Чашка! - придушенно вскрикнула Майеса, закрывая рукавами лицо.

Бестолково протопотав туда и сюда, чашку зелено-фиолетовым вихрем смела Айко.

За ширмами слышался громкий шелест и шорох - там рассаживались госпожа и придворные дамы. Приличия есть приличия: служанка в благородном доме не может оставаться наедине с чужим мужчиной.

- Князь Тарег Полдореа покорнейше испрашивает разрешения увидеть госпожу Майесу, - коснувшись лбом циновок, громко произнес Эда от порога.

- Дозволяю, - мягко прозвучал из-за ширм голос Тамийа-химэ.

Майеса не знала, какими посланиями обменялись госпожа и князь - свиток с веткой акации на рукаве носила Саюри, да и что она могла там разглядеть. Но похоже было на то, что поединок откладывался. После событий в приемном зале и думать нечего было о том, чтобы продолжить его в ближайшее время - господин Тарега-сама запретил тому поднимать меч на Тамийа-химэ под страхом смерти. Так бой оставался незаконченным, а дело чести - незавершенным. Майеса разрывалась между сочувствием к князю и жалостью к госпоже - и при одной мысли об этом у нее тут же потекли слезы.

Сквозь набухающую под ресницами влагу роскошный ореол нерегиля виделся туманным и блеклым - но сапфировый отблеск печали она ни с чем бы не перепутала.

- Мне нет прощения, госпожа, - вздохнул князь. - Что я могу сделать для того, чтобы искупить свою вину и недостойный поступок?

Дыхание почти потерялось где-то в глубине груди:

- Я... я прошу прощения за то, что причинила столько беспокойства, Тарег-сама. Мне не следовало вмешиваться в дело, к которому я не имела отношения...

Майеса держала ладони крепко прижатыми к тростниковому плетению циновки, и втайне благословляла аураннский обычай кланяться и говорить с опущенной головой: князь не видел, как у нее дрожали руки.

- Как вы себя чувствуете?

Ничего не значащая, пустая вежливость. Хорошие манеры.

- Благодарю... Мне уже лучше...

И, цепенея от собственной дерзости, Майеса сказала:

- В вашем присутствии я чувствую себя совсем хорошо, Тарег-сама...