Ксения Медведевич - Мне отмщение

- А мне их жаль. Люди называют сестру хозяйкой судьбы, - задумчиво проговорила женщина в черном покрывале. - Хотя, по правде говоря...

Тарег кивнул - у судьбы нет хозяйки, это правда. У нее есть Владыка. Хозяин чертогов мертвых.

- Сестра - справедливость. А я - милосердие.

Он не сдержался:

- А в Нахле? Это тоже было милосердие?

Узза пожала плечами:

- Я же говорю, они как дети. Ничего не понимают, везде лезут, говорят глупости. Ничему не учатся. Разве не бывает, чтобы упрямый ребенок сбежал от матери и попал в беду?

Тарег долго молчал. Потом согласно кивнул. И с неожиданной горечью проговорил:

- Хреновый из меня спасатель для таких детишек. Ни Силы, ни войска.

Женщина в черной абайе снова пожала плечами:

- Ты сам выбрал этот путь.

- Я отказался от войска, не от Силы. Силу у меня... забрали.

- Это неважно, - вздохнула Узза. - Я ходила среди них сотни лет до тех пор, пока не пришел Али. Я была могущественным духом. И что? Они ничуть не повзрослели.

Тарег фыркнул:

- Ничуть не повзрослели? Да они не то что не повзрослели, они поглупели - напрочь! Раньше хоть вас боялись, а теперь? Вы отступили в сумерки, а новое учение оказалось им великовато. Пастух говорил о совести - но это же смешно! Он бы еще им про парадокс рассказал! Бедуинов палкой промеж глаз надо бить, а не про совесть проповедовать! Так и маются, межеумки - уже не язычники, но еще и не верующие...

Узза вздохнула:

- Завтра иди в ар-Румах. Сестра даст тебе поручение. А у меня осталось последнее дело к тебе.

И тут она замолчала. Надолго.

- Миледи?..

Узза подняла ладонь - тише, мол. И наконец проговорила:

- Если ты поумнел - сам поймешь, какое. А если остался таким же глупым - я подожду.

- Что-ооо?..

Богиня легонько хмыкнула - и исчезла.

Глаза разбегались - столько всего продавали. Ярмарка орала, толкалась, гомонила, пылила и пахла тысячью приманчивых ароматов - вареного и жареного мяса, харисы, орехов в меду, жареной саранчи. И ладана. И алоэ. И финикового вина. И кинзы. И фиников. Глаза разбегались, слюни текли.

Денег у Антары не было - а у кого они были?

Рассказы его о Битве в Сухой реке послушали-послушали, да и разошлись, поганцы. Хоть бы кто связку медяков дал или на худой конец угостил жратвой или выпивкой. Но нет, все смотрелись одинаково - худые, обтянутые кожей лица, обветренные губы и голодный блеск в глазах. Обглоданные страшным летом людишки жались и мелочились, и торговля шла ни шатко ни валко - покупать-то покупали, да в основном купцы из далеких северных городов.

Сумеречник слинял куда-то сразу, прям когда Антара начал читать свое новое:

На четвертой строке он услышал в голове всегдашнее глумливое хмыканье. И, обернувшись, уже не увидел Рами у себя за спиной.

Ну и пусть. А что? Что он должен говорить о том бое? Что над умирающим Муфидом сидел?

Вздыхая и бурча проклятия скупости ашшаритов, Антара плелся по базару, почти не глядя по сторонам. А чего глядеть-то? Денег-то - нет. И не предвидится. Хотя... он бы посмотрел на оба дива, о которых кричали нынче на базаре.

Сперва Антара пошел потаращиться на чудо-кобылу - ну еще бы он не пошел, про нее столько у костров рассказывали! Звали кобылицу Дахма, "Черная", и люди мечтательно закатывали глаза, декламируя бессмертные бейты Имруулькайса:

Кстати, о золотистом хребте - кобыла, как становилось понятно из ее имени, была черна, как ночь. А как известно, Али - мир ему от Всевышнего! - сказал: "Если бы всех ашшаритских коней собрали в одном месте и пустили вскачь, то первым пришел бы золотистый конь". С другой стороны, бедуины от века говорили: "Лучший конь - вороной с белыми браслетами на ногах, а после него - золотистый с такими же браслетами".

Спорили чуть ли не до драки: те, кто уже видел Дахму, клялись, что не производилась на свет кобыла красивее, совершеннее и соразмернее в полноте бедер, крепости спины, ширине сухожилий. Глаза ее были круглы и черны как ночь, а бока подтянуты и сухощавы как у газели.

Другие же кричали, что кобылица Али по имени Сабха была как раз золотистой масти, а раз так, то и спорить тут не о чем: лучший в мире конь - золотистый. Недаром Пророк однажды подошел к своему коню и принялся обтирать ему шею и щеки подолом своего плаща и рубахи. А люди восклинули: "Что мы видим!" Но Али ответил: "Сегодня мне во сне явился ангел Джабраил и упрекал за то, что я плохо хожу за своим конем".

Вот почему Антара решил во что бы то ни стало увидеть все своими глазами. И пошел на конскую ярмарку, и протолкался сквозь толпу, чтоб хоть одним глазком да глянуть на лошадь прославленной красоты...

Дахма стояла, высоко закинув морду и приподняв собранный у репицы хвост. И била тонкой в бабке ножкой. Широкие бока ее переливались под солнцем нефтяным жирным блеском, подтянутое брюхо взмывало к бедрам, и вся она была...

Недосягаема. Невольник держал длинный недоуздок, а под тростниковым навесом сидел шейх племени мутайр - хозяин дивного скакуна - и перебирал четки. На подходящих к нему прицениваться он смотрел, как на дерьмо шелудивой собаки. А вокруг стояли вооруженные воины мутайр и глаз не спускали с тонконогого чуда, роняющего с длинного языка освежающую слюну.

Утирая рукавом слезы счастья, смешанные со слезами тоски, Антара поплелся прочь - к другому диву аль-Румаха. На базаре еще вчера покричали о девушке поразительной красоты, увидев которую луна бы сказала: "Мне стыдно, я скроюсь!".

Еще не дойдя до невольничьего рынка, Антара услышал громкие вопли посредника:

- Сколько вы дадите за жемчужину водолаза и за газель, ускользнувшую от ловца!

Народ гомонил и толкался, все лезли вперед, напирая на широкие колья оград и загонов. Ветерок бился в парусине навесов, сеялась пыль, из сероватой дымки над головами тускло глядело солнце. Сердце сжималось, в груди распиралось что-то огромное и оттого страшное. На мгновение Антаре показалось, что его обожгло холодом, - и он оглянулся.