Наталия Мазова - Исповедь Зеленого Пламени

— Гурд, сейчас ты пойдешь и проводишь домой госпожу Лигнор, чтобы этой ночью с ней более ничего не случилось.

— Но я сейчас еще не домой… — осмеливаюсь вставить я. — Мне надо еще заглянуть в одно место…

— Значит, проводишь до этого места, а потом домой. И если я узнаю, что с нею что-то произошло, — вы ведь были в сговоре с Хедрой, да?

— Я отговаривал ее от этой затеи! — пылко возражает Гурд.

— Так вот, если я узнаю, что с нею что-то произошло, — ты мне больше не сын. Хватит с меня того пятна на моей чести, в коем виновна твоя сестра.

— Ты сказал, отец, — мой долг повиноваться.

— Доброй дороги тебе, Лигнор. Удачи не желаю — таким, как ты, ее не желают, но просят ее у них.

— И этому дому счастья и света, — произношу я машинально и так же машинально вскидываю одну руку в благословении…

И снова улица, непроглядная темнота и колеблемое дыханием покрывало у лица. Но рядом с Гурдом ничего не страшно. Молодой Волк, гордый поручением, не снимает руки с рукояти меча. Мы даже не стесняемся говорить громко. Гурд в основном расспрашивает меня о жизни в Буром Лесу, приходится на ходу более-менее правдоподобно сочинять…

— А что же вы там едите? В лесу ведь нельзя пасти баранов, и ячмень там не растет…

— Мясо мы добываем охотой. А хлеб меняем у вас на наши плоды и ягоды. В лесу ведь растут плодовые деревья и кусты. Откуда, как ты думаешь, вы берете вино? Из нашего винограда.

— Я один раз видел виноград, — вспоминает Гурд. — Это такие большие синие ягоды, как очень большая голубика, только сладкие…

— Вот-вот, — прячу я улыбку под покрывалом, — они самые… А вот и то место, куда я шла. Подожди меня здесь, я недолго. На всякий случай: если услышишь боевой клич «хаййя!» — врывайся внутрь и круши все подряд…

…Мадам недоверчиво вертит перстень в руках.

— Нет, конечно же, не стекло, — напористо говорит она. — Я, и не утверждала, что стекло. Но, может быть, другой камень, более дешевый, чем рубин.

— А как это проверить?

— Сейчас — никак. Я не побегу через пять улиц за стариной Роэдом и не стану вытаскивать его из третьего сна или, того хуже, из объятий жены. Поэтому моя последняя цена — сто десять новым серебром, и ни руной больше.

— Ладно уж, по рукам, — по чести, цена этому рубину сто пятьдесят, я рассчитывала на сотню. Мадам придирчиво отсчитывает монеты, я быстро пересчитываю и ссыпаю в пояс. — И еще одна золотая вещица есть, приблизительно в ту же цену. Не посмотришь?

— Давай ее сюда.

Я достаю серьгу Утугэля. При виде ее у мадам перехватывает дыхание:

— Волчья вещь! Скажешь, и это к тебе попало честным путем?

— Вира за оскорбление, — небрежно отвечаю я. — Ну, сколько дашь?

— Погоди-погоди! За какое такое оскорбление? Ты хочешь сказать, что Волк обошелся с тобой, горожанкой, по своим законам? Вот в это я никогда не поверю!

— А во что же ты поверишь? — меня начал раздражать этот торг. Гурд на улице небось уже замерз, в одной-то безрукавке, да и Лугхад дома заждался… — В то, что краденое?

— Да нет, и это на правду не похоже. Такие, как ты, не крадут, в шелках да серебре…

Трать-тарарать, дался им всем этот шелк! Достали! Между прочим, как раз крадут. Одних только колец на моем счету три штуки, правда, с прилавков, а не у ближних своих, и не в Кармэле…

— Да и попробуй укради у Волка! Скорее всего, сам подарил, в благодарность за славную ночь…

— Думай, что хочешь, — перебиваю я мадам. — Моя цена, с учетом того, что Роэд все равно ее переплавит, — сто двадцать рун. Назови свою цену.

— А звездочку-алмазочку с неба не хочешь? — взвивается мадам. — Сто двадцать! Если ты такая удачливая, что даже в Волчьих постелях валяешься, не обеднеешь и на семидесяти пяти.

— Слушай, почтенная пожилая леди, ты и так уже сунула в карман верных пятьдесят рун за перстень! Последняя цена — сто десять, ну ладно, сто пять. Не буди во мне желание крикнуть «хаййя!» и на деле показать, в каких я отношениях с Волками! Дороже ведь обойдется.

— Да кто ты вообще такая?!

Шальная мысль закрадывается в мою голову. Я мало что поняла из объяснений Утугэля, но вроде бы та штучка, которая качается на моем лбу, есть какой-то священный символ для живущих в Кармэле… А я не из тех, кто получает удовольствие от торга, не было, видать, купцов среди моих предков.

Я аккуратно откидываю покрывало.

— Кто я такая? — переспрашиваю я. — Смотри, ты должна меня узнать.

Эффект превосходит все мыслимое: мадам становится абсолютно бесцветной даже под слоем краски, с губ ее невольно срывается: «Нет… Не может быть…»

— Ну что, будем и дальше торговаться? — тороплю я. — Или сойдемся на моей цене?

Трясущимися руками мадам вынимает кошелек.

— Сто… сто десять… Ваши сто двадцать, госпожа. И… еще сорок за перстень.

Я уже не пересчитываю, не веря удаче. Сложив и это в пояс, поворачиваюсь к зеркалу, желая поправить покрывало…

…и вижу в нем то лицо, что когда-то отражалось в зеркальном водовороте Круга Света. Те же точеные черты с налетом вечности, изумрудные глаза… и бледное зеленое пламя, окружающее черный агат.

Ай да Утугэль! Это значит, носящая эту подвеску любому видна в истинном облике? Ну, Волчара, не понимаю, почему ты до сих пор не шаман! Или… каковы же ваши шаманы, если простые Волки умеют ТАК смотреть!

— Мы в расчете, — говорю я как можно холодней и тороплюсь покинуть сцену. Уже по дороге, под поспешно наброшенным покрывалом, отцепляю подвеску и зажимаю в кулаке. Хватит с меня на сегодня локальных чудес…

— …Что так долго?

Лугхад сидит на крыльце и любуется звездами. Гитара, как всегда, рядом.

— Сам знаешь — у меня ничего не делается просто. На этот раз вышли… э-э… танцы с Волками.

— Сколько дали?

— Не вдаваясь в подробности — двести семьдесят новыми.

— Не бывает, — Он откидывает голову назад, волосы волной стекают с плеч. — Да, на такие деньги можно и прикид…

Совершенно не удивился. Ничего, это поправимо…

— Смотри, — я осторожно кладу Ему на ладонь Утугэлеву подвеску. — Подарили. Без объяснений. Сказали, ты все знаешь.

— Кто подарил?! — Его равнодушия как не бывало, даже, кажется, глаза начали светиться в темноте.

— Опять же если без подробностей — один Волк постмолодого возраста.

— Тогда еще ничего, — Он переводит дух. — Это знак Черной Луны. Очень сильная вещь… и небезопасная. Тебе лучше никогда его не носить.

Даже так?

— А можно подробнее, Лугхад?

— Не сейчас. Если честно, у меня уже слипаются глаза. Завтра утром, идет?

— Завтра так завтра, — соглашаюсь я. — Я тоже ужасно хочу уткнуться в подушку…

«И СКРЫЛИСЬ ОТ ВЗОРА БОГОВ…»

ОТЛИЧНЫЙ ДЕНЕК

СЕГОДНЯ У НАС…

Двадцать шестое августа.