Майкл Муркок - Город в осенних звездах

А потом вновь стало тихо. Осторожно выглянув в окно, мы увидели только мертвых и умирающих. Бледные существа в жутких лохмотьях, многие — со страшными ранами, взбирались на груды трупов своих сотоварищей. На фоне пылающей лавки возник Монсорбье. И трое–четверо его людей. Он был до неприличия элегантен, настоящий щеголь–санкюлот. Уперев руки в боки, он прохаживался неспешным шагом туда–сюда, не сводя взгляда с таверны.

Рыжий О'Дауд угрюмо насупился. Весь его воинский пыл иссяк.

— Мы вынуждены вступить с ними в переговоры, — буркнул он. — Запасы пороха и картечи уже на исходе, и я потерял людей больше, чем считаю приемлемым. Я не намерен сложить тут голову и не позволю людям своим погибнуть, защищая питейное заведение с весьма убыточной торговлей. Я могу подыскать себе и другую гостиницу — утешение в старости.

— Что–то вы быстро запели на иной лад, — заметила Либусса.

— Я всегда поступаю так, сударь, когда меня ставят перед неумолимым фактом, — без тени стыда отозвался О'Дауд. — Один из нас должен пойти туда.

— Я пойду, — вызвался Клостергейм. — Все равно мне нечего терять.

— Вот поэтому вы и останетесь, сударь, — взбесился Рыжий О'Дауд. Он твердо решил призвать Клостергейма к правосудию. — Пусть идет герр Фольц. Он, как я понимаю, в этом вопросе нейтрален.

Либусса кивнула:

— Хорошо, мистер О'Дауд.

Ошибочная его догадка весьма меня позабавила, однако я опасался за безопасность Либуссы. Я, впрочем, не стал возражать, поскольку ни капельки не сомневался ни в ее хитроумии, ни в способности заключить с Монсорбье наиболее выгодную для нас сделку. Я был уверен, что она справится с этим гораздо лучше меня.

Клостергейм поднялся из–за стола и подошел к двери, у которой собрались все мы.

— Теперь все сговорились против меня, — доверительно сообщил он. — Вы, однако, забыли о том, что первоначально это был мой план. Вы собрались здесь — вы все, — чтобы помочь мне исполнить мое предназначение. — Он снова принялся жевать.

— Нет у вас никакого предназначения, сударь, И не было никогда, — возразила Либусса, — кроме того, что вы сами себе навыдумывали по бедности духа. Вы сами назвали сами анахронизмом. Так оно и есть на самом деле. Время ваше закончилось, сударь, вы свое отыграли. Теперь вы такой же никчемный, как и любой оборванец из этой потасканной толпы. Люцифер отверг вас. И человечество тоже вас отвергает. Проявите достаточно такта, сударь, и примите сей непреложный факт, как подобает мужчине и джентльмену! — Она выхватила из руки О'Дауда белый платок и привязала его к эспонтону, врученному ей рыжим трактирщиком. — Я заставлю Монсорбье отозвать своих дворняжек. А вы, сударь, стойте на месте и держите язык за зубами.

Бесплотный череп Клостергейма стал вдруг еще белее. В его мертвых глазах промелькнула какая–то искра — едва различимая, но тут же погасла, подобно отсыревшим углям, обещавшим разгореться.

— Не вам угрожать мне, мадам, ведь это я вдохнул в вас эти амбиции! Я вдохновил вас!

— Вдохновила меня моя кровь, сударь. Пока вы могли быть мне чем–то полезны, я позволяла вам думать все, что угодно. — В это мгновение она показалась мне такой же безумной, как и Клостергейм: готовая отринуть любой долг, моральный или какой–то иной, который — как сама она мне признавалась — имела по отношению к нему.

— Вам не стать Антихристом. Никогда! — скривился Клостергейм. — Я отрекаюсь от вас!

— Разве может Предтеча отринуть Мессию? Вы, Клостергейм, продолжаете оттенять гордыню свою непроходимою глупостью. Вы слишком многое предали. И в нас, и в себе. Поищите себе другую Саломею. Пусть она положит конец вашей истории, по крайней мере, с некоторым высоким драматизмом! — С этими словами Либусса распахнула входную дверь и прокричала: — Перемирие! Перемирие! Мы согласны на переговоры, Монсорбье!

Я наблюдал, как она пробирается между горами трупов, переступая через тела умирающих и гордо держа, точно знамя победы белый флаг. Она не знала еще поражения, не могла его знать. Монсорбье отдал своим людям приказ стоять на месте и, засунув большие пальцы обеих рук под трехцветный кушак, стал ждать Либуссу, при этом весь вид его выражал хладнокровное спокойствие.

Клостергейм издал какой–то странный звук, похожий на сдавленное причитание, и я повернулся к нему. Его буквально трясло от наплыва невообразимых, невозможных чувств.

— Все сговорились, — прохрипел он, отступая назад. Его темные глаза горели неистовым огнем. — Все меня предали. Все, кому я стремился служить! Почему?

Рыжий О'Дауд запрокинул голову и разразился раскатистым смехом.

— Вы стремились служить человечеству? Боже! Подобные заявления доводилось мне слышать не раз, мистер Клостергейм, но в ваших устах они прозвучали особенно смехотворно!

— Что вы можете знать об этом? — набросился на ирландца бывший капитан сатанинского войска. — Что?!

— Да мне, сударь, и не нужно многого знать. Я — человек простой. Я всех их послушал: и вигов, и тори, и якобитов, и якобинцев, всяких напыщенных церковников, и масонов и тех, что называют себя Детьми Божьими. Когда попытки их захватить власть заканчивались неудачей, все они, сударь, объявляли о том, что их предали те, кого они собирались «спасти». Скажу вам прямо, без обиняков: я бы скорей согласился быть спасенным одним из этих убогих созданий, что толпятся сейчас за дверьми, чем доверить решение своей судьбы кому–нибудь вроде вас!

Клостергейм, похоже, уже овладел собою и вновь обрел прежнее хладнокровие. Постепенно дрожь, сотрясавшая его тело, унялась. Его лицо вновь стало серого цвета. Пожав плечами, он уселся за стол и снова принялся за еду с ненасытной жадностью обжоры.

Все наше внимание вновь обратилось на улицу. Над кольцом покачивающихся башен и многоквартирных домов мерцание звезд обрело вдруг цвет ржавчины и потертого бархата. Либусса продолжала беседовать с Монсорбье. Оба настроены были весьма решительно.

Они, похоже, пришли к соглашению. Либусса кивнула. Монсорбье приподнял шляпу и вновь нахлобучил ее на голову. Герцогиня Критская развернулась и, высоко подняв эспонтон с белым флагом, зашагала обратно к таверне. Монсорбье принялся отдавать распоряжения своим людям, указывая рукой то в одну, то в другую сторону.

Хмурясь, Либусса вошла в помещение.

— Его условия просты: мы освобождаем гостиницу и не берем с собой ничего ценного.

— Да тут нет ничего ценного, — отозвался О'Дауд.

— Он имеет в виду Грааль, — пояснил я.

— Если мы выполняем его условия, — продолжала Либусса, — мы вольны уйти с миром. Никто на нас больше не нападет.

— Что–то мне это напоминает одно соглашение, — нахмурился О'Дауд. — То самое, заключенное в Мунстере, когда гарнизон покинул укрепления, поверив заверениям англичан, и тут же был уничтожен солдатами короля.