Gamma - Цели и средства

Он умеет втираться в доверие. Он и к Чарли мог в доверие втереться.

— Я присмотрю за ним, – повторила Макгонагалл, и Гарри немного успокоился.

Пустая рама притягивала взгляд. Макгонагалл обернулась, посмотрела.

— Северус в музее, наверное.

Гарри кивнул. В музее висел тот самый выбранный им портрет – и почти всегда пустовал: профессор не хотел лишнего внимания к своей персоне. Снейп любил быть здесь, в школе, возле Дамблдора. И насколько Гарри было известно, он не дремал целыми днями в своем кресле.

— Профессор Макгонагалл, – решился он.

— Да, Гарри?

— А вам нравится портрет?

— Прекрасный портрет, – тут же отозвалась она.

— Он не похож на остальные. Я имею в виду… – начал было Гарри, но Макгонагалл понимающе кивнула.

— Разговаривает с нами, помогает ученикам, а не спит днями напролет, как другие. Он был самым молодым директором, Гарри, и умер тоже молодым. А еще – мы его знаем. Альбус часто говорил с директором Диппетом, я разговариваю с Альбусом, а директор Диппет наверняка много беседовал с Декстером Фортескью.

И то верно.

— А вы разговариваете с ним?

— Еще как! Северус даже участвует в педсоветах. Ты не знал?

Гарри не знал, но теперь обрадовался. Было что‑то правильное в том, то Снейп не просто украшал директорский кабинет, но будто бы продолжал жить – учил, помогал факультету. В конце концов, разве не заслужил он в кои‑то веки спокойно делать свое дело, без угроз, интриг, опасностей?

— А… – раз уж зашел разговор, можно наконец задать все вопросы. – Он похож? На себя, я имею в виду…

— Северус? – Макгонагалл посмотрела поверх очков на Гарри, на пустую раму, снова на Гарри. – Кто же знает, каким он был, лучше тебя? Мы считали его… а он…

Макгонагалл махнула рукой.

— Тебе лучше знать, Гарри. Ты видел.

Она снова обернулась, но теперь не на портрет. Она смотрела на коричневую бутыль с высоким горлышком и выпуклым узором.

Обычно с портретами такой суматохи не происходит. Берут готовый или рисуют посмертный, согласовывая детали с близкими, потом зачитывают заключение о смерти, несколько сложных заклинаний – и готово. Портрет Альбуса оживили и повесили в кабинете через неделю после похорон. У Северуса близких не было, а с подачи Гарри портрет стал считаться чуть ли не национальным достоянием. Объявили конкурс, отобрали восемь эскизов и устроили закрытый показ – для «знавших героя при жизни».

Минерва прошлась вдоль полотен, стараясь не оглядываться ни на нервничающих авторов, ни на министерскую комиссию. Шесть работ были явно сделаны с фотографий и сохраняли только внешнее сходство с оригиналом. Она остановилась у двух.

На первом эскизе Северус стоял у окна – в профиль и даже почти спиной к зрителю. Хмурый дневной свет выхватывал черный горбоносый профиль, скорбно сжатые губы, ссутуленную спину. На подоконнике лежала лилия, нервные белые пальцы сжимали тонкий стебель, будто последнюю соломинку на краю пропасти. Нечестный прием, – подумалось Минерве. – Нечестный прием – играть на чувствах Гарри к матери… Трагическая фигура на портрете – пока недвижная и безмолвная, – наверное, передавала внутреннюю сущность Северуса, – то многое, что стало известно уже после его смерти, но… Она поджала губы и перешла ко второй работе.

На работе вчерашней выпускницы Хаффлпаффа Моники Хеншоу Северус был изображен в кабинете зельеделия. Минерва обратила внимание, как тщательно юная художница отрисовала незначительные – эскиз все‑таки – детали: нагромождение котлов и пробирок на заднем плане, стопка исчерканных красным эссе, щербатая чашка и крошки от печенья на столе. Грозный профессор на портрете оперся руками о стол, нависая над ним, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Детские воспоминания… Минерва улыбнулась наивности образа, а потом вгляделась в эскиз и задумалась. Художнице как‑то удалось передать то, что Минерва кошачьим загривком чувствовала всякий раз при гневных вспышках Северуса: неуверенность. Страх и стремление первым захватить поле боя.

Рисунок был… пожалуй, чуть более правдив, чем стоило. Девочка не пощадила бывшего учителя, выписав знакомую уродливую гримасу, неопрятную жидковатую шевелюру и даже струйку слюны в уголке рта. Директор покачала головой. Не возьмут…

— Вы, мне кажется, выбор уже сделали, мистер Поттер? – масляным голосом произнес председатель комиссии.

Минерва оглянулась. Гарри стоял напротив того, первого эскиза.

— Это ведь то, чего ты хотел, да, Гарри? – подошли Гермиона и Рональд с сестрой. Джиневра по–хозяйски взяла жениха под руку.

Гарри молча кивнул, и все четверо стали разглядывать портрет, тихо переговариваясь.

Все‑таки они дети. Уже герои, но еще совсем дети…

— Может быть, это и к лучшему, – раздался голос из‑за спины, и Минерва вздрогнула. Рем, если забывал специально шаркать ногами, ходил совершенно бесшумно. Она обернулась и встретила чуть виноватую улыбку.

— Подозреваю, что с этим портретом, – он указал на работу Хеншоу, – ужиться было бы труднее. И детям, и преподавателям.

— Итак, эскиз номер четыре, господа, – объявил председатель. – Принято большинством голосов.

— Моника… – подошла Минерва к поскучневшей толстушке, когда после обсуждения начался банкет. – Можно заказать вам портрет по вашему эскизу?

*** *** ***

— Уж ты бы вывел его на чистую воду, Северус, – вздохнула она, вернувшись к себе. – Тебя он не обманул бы.

Портрет молчал, беззвучно скалясь в пустоту.

История с Хаффлпаффом приключилась неожиданно.

Услышав в конце коридора шаги, Невилл насторожился, но потом убрал палочку: снимать баллы было не с кого, просто два дежурных преподавателя встретились на пограничном третьем этаже.

— Гриффиндорцы спят сном праведников? – кивнул Смит, приближаясь.

Невилл улыбнулся.

— Прямо скука берет. Когда я тут учился, ночи не было, чтобы кто‑нибудь хотя бы на кухню после отбоя не бегал.

Смит кивнул и усмехнулся:

— Золотые дни… представляю, каково приходилось вашим преподавателям.

— У них тогда были заботы посерьезнее. Думаю, они закрывали глаза на мелкие проказы. – Невилл подумал. – Ну, за редкими исключениями.

— Ну да…

Смит вдруг остановился как вкопанный.

— Слышите?

Невилл прислушался. Кто‑то кричал, но толстые стены замка глушили звуки.

— Внизу! – бросил Смит уже на бегу к лестнице.

Внизу, у входа в гостиную Хаффлпаффа, творилось невообразимое. Полуодетые школьники с воплями рвались сквозь узкий проход в коридор, бестолково носились взад–вперед, малыши плакали, кто‑то в давке успел упасть, а над всем этим с жутким воем носился… дементор. Огромная бесформенная фигура, веющая могильным холодом, преследовала то одного, то другого ребенка и, казалось, раздувалась на глазах.