Gamma - Цели и средства

Ханна тихонько ткнула его в бок.

— Глава Дома Гриффиндора! – повторила Макгонагалл. – Невилл, ты поддерживаешь Эвана Смита?

Разумеется, сказать «нет» – означает подставиться и раскрыть карты. Смит уверен, что все поддержат его, потому что все ему доверяют, все его ценят и считают нужным и полезным человеком. Еще бы! С начала года он успел пригодиться каждому, от директора до завхоза, Невилл и сам у него в долгу: и Снейпа он осадил, и удобрение достал, о Мерлин, неужели его, Невилла Лонгботтома, можно так дешево купить? Ладно, профессор Смит, посмотрим, чего вам нужно от деканской должности.

— Поддерживаю, – проговорил он.

— Профессор Биннс, – продолжила Макгонагалл. – Что вы скажете нам о возможности выбрать Главой Хогвартского Дома выпускника Дурмштранга?

— В своей малоизвестной, но вполне заслуживающей доверия биографии Салазара Слизерина, – загудел профессор Биннс, – Радольфус Питтимен упоминает, что до основания Хогвартса Слизерин некоторое время провел в стенах Шоломонарии, где познал немало темных искусств и страшных тайн. После разрыва с Основателями Слизерин покинул Англию, скорее всего, вернувшись в Шоломонарию, а поскольку после изгнания Черным Князем колдунов из валашских земель те бежали на север и там основали Дурмштранг, то Дурмштранг основан, по сути, учениками Салазара Слизерина, а следовательно…

— А следовательно, – мягко перебила Макгонагалл, – мы можем назначить выпускника Дурмштранга главой Дома его славного основателя. Аврора, прошу вас.

Синистра вышла из‑за стола со значком колледжа в руках, Макгонагалл поднялась для торжественного объявления. Смит кашлянул.

— Прошу прощения, директор. Я бы хотел услышать еще одно мнение.

Невилл и сам бы хотел его услышать. Он повернулся к большой картине над столом и заметил, что все посмотрели туда же.

Альбус Дамблдор чуть подтолкнул Северуса Снейпа вперед из тесного ряда бывших директоров. Невилл взглянул в суровое лицо настоящего слизеринского декана и тут же покосился на Смита. Похоже, все косились на Смита, а тот стоял прямо, задрав подбородок, и смотрел на Снейпа – как? Невилл не видел и очень жалел об этом.

Профессор Снейп молчал еще несколько томительных секунд, потом медленно склонил голову.

— Удачи, профессор Смит. Надеюсь… Нет, в ваших интересах, чтобы директор Макгонагалл ни на миг не пожалела о своем решении.

Уже потом, когда Синистра передала полномочия, зал украсился зелеными знаменами, а все учителя подняли бокалы за нового декана, Невилл услышал, как Макгонагалл проговорила, склонившись к Смиту.

— Спасибо, Эван. Он заслужил уйти красиво.

Тонкс успела нашептать волку половину планов по обмыванию новой должности Эвана, когда слизеринский декан вдруг резко выпрямился, хмурясь. Она оглянулась, ища, кто это так напугал Эвана, и увидела, что Макгонагалл тоже замерла и прислушивается к чему‑то.

— Нам нанес визит мистер Малфой, – подала голос директор. – Профессор Люпин, полагаю, он хочет видеть вас.

Люциус? – успела удивиться Тонкс, – Он же не встает…

В окно скользнула мамина белка.

— Дора, деточка, Люциус скончался. Драко зовет нас на похороны.

— Вот как… – пробормотал Снейп. – Люциус, старый товарищ…

Но на него никто не обратил внимания, и портрет быстро исчез из рамы.

Бим–бом! Большие песочные часы принялись отсчитывать время. Луна распахнула окно, скинула туфли и уселась на пол, подставив лицо под струю морозного воздуха. Закрыв глаза, она сосредоточилась на ощущениях в кончике носа и шуме деревьев за окном. Этот нехитрый ритуал защищал от мыслежорок. Коварные гусеницы, личинки мозгошмыгов, заводились в голове и прогрызали в мыслях дырки, превращая их в путаницу. Мыслежорок и защиту от них придумал Драко год назад, когда еще умел смеяться, но от этого вредные гусенички не становились менее настоящими, а ритуал – менее действенным. Мысли, которые обычно носились туда–сюда быстрее снитчей, в эти минуты покоя потихоньку оседали в голове, и тогда их можно было поймать и привести в порядок.

Мыслей было много. Большая их часть была про Драко и про то, что он разучился смеяться. Наверное, потерями, как свинкой, надо переболеть в детстве, – всплыло вдруг из какого‑то закоулка. Тогда позже они не так страшны. А Драко… Драко еще ни разу не терял того, в чем по–настоящему нуждался.

Драко был… интересный. Сложный, как комод с сотней ящичков, к каждому свой ключик, и в каждом ящичке другие ящички, поменьше, а в самых маленьких – по конфете. Луна любила конфеты. И головоломки тоже. И уж конечно, она любила Драко. Правда, к последнему ящичку ключик подобрать оказалось непросто… но он откроется. Луна это знала с детства: ящички всегда открываются. Главное не торопиться и не сломать замочек.

Звякнул хрустальный бубенчик. Луна открыла глаза. Песок в часах перетек из верхней чаши в нижнюю и из голубого стал зеленым. Пора приниматься за дела. Она поднялась, влезла в туфли и перевязала волосы черной лентой. Потом помедлила и улыбнулась про себя. У нее есть еще один ключик в запасе. И, наверное, он как раз подойдет.

— Мои соболезнования, Тонкс, – проскрипел Эван, и Минерва насторожилась: сам‑то как?

Тонкс подняла руку отмахнуться, потом опустила и покачала головой. Розовые волосы потемнели, но тут же резко вернули цвет.

— Мы не общались. И, мягко говоря, друзьями не были. Жаль по–человечески, конечно, но тетю Цисси жаль больше.

Драко – в строгой черной мантии – был безукоризненно вежлив и официален. Поприветствовав директора и преподавателей, он обратился к «почтенной кузине» с приличествующим ситуации монологом, суть которого сводилась к «отец умер, завтра похороны, ждем». Стоило являться самому, да еще и идти в Хогвартс? Прислали бы сову Андромеде. Или…

Минерва взглянула за окно. Так и есть, мальчик отлично рассчитал время.

— Негоже свидетелям смерти покидать дом после заката, – произнесла она, кляня про себя традиции. – Мы будем рады предложить главе рода Малфоев кров в эту ночь.

Драко, кажется, вздрогнул, услышав свой новый титул. Полсекунды, не больше, – а потом выдал традиционную формулу благодарности.

— Присмотрю, – просипели над ухом. – Не впервой.

— А вас, Эван, отпустить на похороны?

Эван пожал плечами – правое поднялось чуть выше левого.

— Не имею чести быть знакомым с этим благородным семейством.

Ему пятнадцать с половиной, он сутул, угрюм и уродлив. Зеркало в родительской спальне, самое обычное, маггловское, с длинной трещиной после ссоры, безжалостно отразило все это.