Дмитрий Скирюк - Руны судьбы

Он знал, как буря мешает дышать.

В какую бурю угодил Жуга?

Иоганн тронул Хагга за плечо.

— Пойдёмте, господин Золтан, — примирительно сказал он. — Пойдёмте, а? Я разбужу вас завтра пораньше, мой парнишка всё подготовит, уедете быстро. Идёмте, там ещё пирог, варенье...

Золтан ещё несколько мгновений колебался, потом потрепал конскую шею, расправил спутанную гриву и развернулся.

— Наверное, ты прав, Дважды-в-день, — признал он. — Пошли. Там у тебя ещё осталось вино?

— Как не остаться! — возликовал тот. — Конечно же, осталось. Я сейчас распоряжусь, ага. Нет, я лучше самолично достану, а тот этот дурачок Берн никак не запомнит, где что. Ну, как ещё разобьёт...

Февраль дурил, озоровал, игрался ветром. С покатых крыш сдувало снег, несло по улицам. Колокол собора раскачивался и временами отрывисто звякал. За шпиль на ратуше, за самый флюгер зацепился рваный мешок из рогожи. Незнамо как заброшенный на этакую высоту, он хлопал там, распахивая тканый зев беззвучным криком и держась одной рукой, как старое простреленное боевое знамя; редкостный пример никчёмного упорства. Так еретик, уже попав в тюрьму, в подвалы инквизиции, упрямо держится за прожитую жизнь, за прошлое, не понимая, что февральский ветер уже сорвал его, взметнул в темнеющее небо и несёт в неведомую даль, в ничто, в инферно, в никуда. И навсегда. Но пока не порвалась последняя связующая нить, они держались, — и мешок, и человек.

Народ выглядывал в окошки и решал не выходить. Редко кто перебегал из дома в дом. Сырая фламандская зима превращала город в стылый монастырь, в усыпальницу, в мавзолей. На улицах было безлюдно.

Подходящий вечер для прогулки, если не хочешь, чтоб тебя заметили и выследили.

Одинокий человек пробирался по улицам куда-то к башне Толстой Берты. Ветрище стылый продувал на нём насквозь и кожаную куртку, и толстую фуфайку фламандской шерсти. Метель была колючая, застылая, с привкусом соли, как от слез; капюшон от неё не спасал — глаза в сукно не спрячешь. Сапоги скользили и крошили лёд, плащ рвался крыльями, сам человек шатался, как пьяный, но упрямо продвигался вперёд.

Все воры в Лиссбурге собирались в «Кислом монахе», это всякий знал. Не столовались, не держали за хату, а просто — собирались вечерком, чтобы пропустить кружечку-другую, обсудить дела, нанять подельников или подцепить заказчика. Любого мальчишку спроси, он всё это расскажет и с закрытыми глазами покажет, где кого найти. Конечно, если это нормальный уличный мальчишка, а не закормленная мямля из домашних.

Но что проку в тайне, которую все знают? Разве что — какая-никакая слава... Она, конечно, гильдии воров нужна, эта самая слава, да и трактиру не помешает, но на виду дела всё же не делаются. Поэтому лишь немногие знали, что воровская репутация «Кислого монаха» на самом деле дутая, что это — только фальшивка, «задурилка» воровской малины. В гильдии воров сидели не такие дураки, чтоб выставлять на публику своё настоящее убежище. Городские стражники прекрасно это понимали и трактир не трогали: пусть его. В конце концов, когда бюргеры из городского магистрата, взбудораженные каким-нибудь громким преступлением, требовали провести очередную облаву, всегда можно было пробежаться по верхам и нахватать, кого попало. В том числе и в «Монахе». Хотя кого там возьмёшь? Мелкая сошка, подмастерья, ширмачи... Виновных всё равно не находили — как правило, крупные кражи и громкие заказные убийства совершали или заезжие гастролёры, или профессионалы высшей пробы, артисты клинка и удавки, виртуозы фомки и отмычки, которые так просто никогда не попадались. Если и забредала в «Кислого монаха» рыбка покрупнее, то поймать её было непросто. Воры крепко держались друг за друга.

Рутгер шёл в «Дракона-призрака».

В Лиссбурге было три трактира с драконом на вывеске, все в разных концах города. Так вышло, что после войны заезжий жестянщик соблазнил их хозяев, каждого по отдельности, — и всучил всем троим одинаковые вывески. Может, кроме драконов он ничего чеканить не умел, а может, просто — драконы получались у него лучше всего, никто этого не знает. Как бы то ни было, он получил свои денежки и смылся, и только после выяснилось, что в городе открылись сразу три трактира с одинаковым названием. Хозяева едва не подрались. Уступить, однако же, никто не захотел, и чтоб хоть как-то различать свои заведения, они договорились покрасить вывески в разные цвета. Дракон у Башни Трёх Ключей стал зелёным, второй, неподалёку от ратуши, — синим, а третий, на Блошиной канаве, — красным. Этот был самым захудалым из всех трёх. Если первые хоть как-то подновляли свои вывески, то с третьего дожди и ветер вскоре стёрли всяческую краску. Он покрылся ржой и стал уже не красным, но рыжим. Со временем вывеска проржавела настолько, что дракона в ней можно было признать с большим трудом. Весь в дырах, без одной лапы, с погнутой головой, он висел на обрывке цепи, кружился под ветром и пугал своим видом перебравших гуляк. Горожане прозвали его Железным Призраком, или просто — Призраком.

Ориентируясь по скрипу вывески, Рутгер наконец добрался до ветхой двухэтажной домины. На верхнем этаже светились окна. Заржавленный дракон метался перед старым фонарём, как адский нетопырь, отбрасывая на дома причудливые тени, и вполне оправдывал своё название. Рутгер надавил на дверь плечом и вошёл. Низенький зальчик пустовал. Две лампы освещали два угла. Пламя в камине хлопало и плясало. Паутина на потолке гипнотически шевелилась. Пахло дымом и подмокшими опилками.

Хозяин — невзрачный мужчинка лет под тридцать пять, с сальными сосульками светлых волос и порванным ухом, — поднял взгляд на скрип двери и ощерил зубы.

— Погодка, а? — жизнерадостно выдал он вместо приветствия. — Настоящая буря! Выпьете?

Рутгер молча приблизился, стянул перчатку, залез в кошель. Монетка легла на потемневшее дерево стойки. Трактирщик покивал, стянул с полки кружку, протёр её полотенцем.

— Вино? Грог? Пиво? — на выбор предложил он. — Или, может, — просто шнапсу?

— Грог без водки.

— Это как? — опешил хозяин. — Впервые слышу о таком. Как приготовить?

— Очень просто. Берёшь большую кружку, наливаешь туда кипятку, кладёшь корицы, две гвоздички, мёду, соль, кружок лимона... А потом идёшь за стойку и зовёшь сюда Матиаса.

Разливала за стойкой, который выставил ухо и всё это внимательно слушал, растерянно замигал белёсыми ресницами. Стрельнул глазами, вправо, влево. Облизал сухие губы.

— Я не знаю никакого Матиаса, — сказал он. Рутгер посмотрел ему в глаза.

— Руку сломаю, — спокойно сказал он.

Трактирщик побледнел. Сглотнул, покосился на дверь у себя за спиной.

— Я не знаю... — забормотал он. — Я...