Олег Микулов - Закон крови

Быть может, так оно и было бы, будь это на их Большой воде, где все так знакомо, но тут… Краем глаза сквозь серую пелену дождя Дрого увидел вспененный гребень воды, услышал рокот…

Перекат!

Дрого знает, что это такое: и лучшему пловцу не пришло бы в голову связываться с перекатом – на бревне ли, в челне или вплавь! Начав переправу, они не заметили, не услышали из-за дождя, что опасность совсем близка!..

Дрого греб изо всех сил – лопаткой и голой рукой; ему удалось развернуть челн носом к берегу, такому близкому… Но рокот переката еще ближе, он бьет в самые уши…

Удар!

Челн перевернуло, закрутило, его самого бьет по камням, но он выберется, он пловец…

«Мать не умеет плавать!»

Дрого не знал до сих пор, как долго длилась эта схватка с водяными, уже почуявшими желанную добычу, уже ликовавшими. Да, конечно, он – пловец, но все его силы уходили на одно: не дать утонуть матери! Водяные их возьмут только вместе! Так бы оно и было, окажись берег хотя бы чуть дальше, а перекат – ниже по течению: их бы просто не успели спасти! В то страшное утро они спаслись лишь потому, что берег был совсем рядом. И отец. Его челн был к берегу ближе, он сразу копьем дно нащупал, понял: стоять может, – и в воду! Первым добежал, первым копье утопающим протянул, а потом и руку… Так и выкарабкались!

Только не хотели водяные свою добычу упускать! Дрого уже по дну шел, когда его левая нога завязла в чем-то, запуталась, и так стопу вывернуло, что он вновь с головой в воде очутился. Но тут уже не только отец – другие бросились на помощь…

На тропу встали не сразу. Костер разожгли, просушиться да согреться хотели. Только разве в такую погоду без кровли это сделаешь? Дрого ногу свою осмотрел. Стопа ноет, да вдобавок бедро распорото, кровь хлещет – то ли на камень, то ли на корягу напоролся да в горячке только сейчас и заметил. Что ж, к ране листья приложил, перевязал заячьей шкуркой и снова штаны натянул. А стопа, думал, в походе промнется. Думал, вывих. Оказалось – хуже…

Сквозь дрему доносится отцовский голос. Вернулся, с матерью о чем-то разговаривает… (С МАТЕРЬЮ?!) Нет, конечно с Нагой. Это сон все путает, все смешивает…

Они шли вдоль берега, то удаляясь, то вновь приближаясь к нему. Хромота? Она пройдет; еще один-другой переход – и нога разойдется, разработается. Но получилось иначе: чем дальше, тем труднее и труднее идти, и вот уже в левой руке волокуша (тянут вдвоем с Нагой), а правая опирается на копье, как на посох… И то сзади, то рядом все чаще и чаще сухой отрывистый кашель. Айя. Мать.

Сколько дней длился этот путь – три, четыре? Больше? Не вспомнить; уже тогда, под конец все мешаться стало. Держался как мог. Попытался широким ремнем щиколотку стянуть. Вроде бы помогло, да ненадолго, потом словно хуже сделалось… Он, Дрого, скрывал, что слабеет, что хотя и чаще привалы, а для него словно не чаще, а реже. Оттого и потащился тогда вслед за Донго, посмотреть, что они там нашли, в «уютной балочке»? Да только как скроешь, если все сильнее хромаешь, все больше отстаешь. Не он один. Мать кашляет все чаще, все мучительнее. И отец чем дальше, тем мрачнее, тем озабоченнее…

Какой это был день? Вскоре после той страшной находки. Дрого двигался, не замечая ничего вокруг, почти бессознательно, весь сосредоточенный лишь на одном: «Шаг. Еще шаг… Не больно, забудь!.. Еще шаг…» Привычно вспыхивает боль в левой ноге, когда на нее ступаешь, привычно кружится голова, привычная тяжесть и шорох волокуши, привычный кашель… вдруг он усилился, стал захлебывающимся, лающим… Движение сбилось, скомкалось… Крики… Женщины сгрудились вокруг упавшей…

Поняв, КТО упал, Дрого бросился туда, и его многострадальная нога подвернулась вновь, на этот раз с такой болью, что он рухнул, как от смертельного удара, во весь рост, мгновенно потеряв сознание.

Очнулся на мягкой медвежьей шкуре. Рядом отец и Колдун.

– Что, привал?

– Да. Покажи-ка свою ногу старому.

До сих пор Дрого к Колдуну не обращался, сам возился со своей ногой. Право охотника – самому решать, что делать со своими болячками.

– Зачем? Я могу идти дальше.

– Может быть. Но сейчас решать мне. Показывай.

Колдун, неодобрительно покачивая головой, трогал кожу около раны, почти не касаясь, изучал стопу. От его ладоней исходило приятное покалывающее тепло.

– Что с матерью? – спросил Дрого.

– Плохо. Горит.

– Так пусть…

– Уже. Лежи и молчи.

На этом их путь, в сущности, и закончился. Колдун сказал коротко:

– Пойдешь дальше – жди в гости черную хонку. Она уже на твою ногу облизывается, – а потом долго о чем-то с отцом говорил.

Потом вождь всем сказал:

– Встаем на зимовку. Здесь – привал, пока мужчины получше место найдут. А там…

Дрого до конца не дослушал, снова впал в забытье.

Так вот и получилось, что и не помнит толком, как очутился на зимнем стойбище, в новом жилище, которое и построили-то без него! Со стопой худо оказалось: перелом. И жилы разорваны. И на бедре вокруг раны краснота пошла: черная хонка подбирается… А на женской лежанке, по другую сторону очага, – Айя. Мать. Водяные свою хонку на нее напустили…

Колдун рану лечил травами, а к стопе деревяшки приладил и ловко закрепил. Двигаться запретил, да Дрого и не мог: первые дни (интересно, сколько их было?) между Мирами находился – и здесь, и не здесь. Все смутно – только в дреме, на грани сна что-то вспоминается…

Кажется, Колдун пытался дать им и сильное лечение, через духов, да не вышло. Помнит: и напев обрывался, угасая тут же, на месте, не отворяя вход в иное, и звуки флейты тускнели, и рокот барабана не уводил в глубину – просто стук, и ничего больше… После сквозь забытье, выплывая оттуда и вновь погружаясь, он слышал, как Колдун говорит отцу: «Не могу… Духи оставили… закрыто… не одолеть… травная сила… простой наговор… главное – сами…»

«Главное – сами!» Что ж, он, Дрого, выплыл, выкарабкался, как тогда из ледяной воды. Но на этот раз – один.

Дрого раскрыл глаза. Ночь, все спят, а у него и сна нет: выспался за все эти дни. И вновь вместе с печалью приходит мучительный вопрос: почему, ну почему так все случилось?!

…Как ненавидел он теперь эту нежить, кем или чем бы она ни была! Во много раз сильнее даже, чем тогда, после той злополучной ночи наведенного сна, после гибели брата! В тот день, когда все уже закончилось, Йома похоронили и общинники поспешно сворачивали лагерь, чтобы уйти засветло как можно дальше, Дрого не выдержал, прямо спросил Колдуна: почему-де они бегут? Неужели на эту тварь нет управы? Ведь днем она вроде как бессильна! Вот бы и выследить ее! Но Колдун только головой покачал. «Дрого, – ответил он, и Дрого запомнил эту речь слово в слово. – Я знаю: ты хочешь отомстить. Не ты один этого хочешь. Я знаю: охотники храбры. Но здесь одной храбрости мало. Да и храбрость нужна… – он задумался, – не такая, как на охоте или в бою. Трудно объяснить… Знаю я и то, что сыновья Мамонта – хорошие следопыты. Но поверь: и самый лучший из вас нежить не выследит. Она… она меняет личину! Где искать ее? В каком обличье? Колдуну ведомо лишь одно: НЕЖИТЬ НАБИРАЕТСЯ СИЛЫ ОТ ЗЛА И ТЬМЫ, ОТ ЧУЖОЙ КРОВИ И БОЛИ. Вот и пойди поищи! Нет. Попытаемся уйти, оторваться от Врага, а там – будет видно!»