Александра Лисина - Танцы во льдах

Рес, до боли стиснув челюсти, напротив - почти не стоит на месте. Качается из стороны в сторону, уклоняется, играет с клинком, стараясь выдержать как можно дольше. Но вампиров много, слишком много даже для него. И вот - спустя всего пару секунд, его плечи тоже окрашиваются алым, туда тоже впиваются десятки острых зубов. На бледной щеке пламенеет длинная царапина, перехваченные на лбу волосы растрепались, слиплись. По шее плавно струится целый ручеек, но темные глаза горят такой же непримиримой ненавистью, как у нежити.

Крот не отстает от напарника ни на мгновение. Закрывает, оберегает, невероятным движением успевает перехватить особенно удачливых тварей и отбрасывает их обратно, в ту мешанину, из которой они вышли. Потом находит новую и, почти позабыв о себе, снова рубит, как заведенный.

Мне тесно внутри этой живой клетки. Мне душно. Мне нечем дышать. Перед глазами мелькают исполосованные спины в рваных рубахах, на которых уже не видно прежнего цвета - его полностью заменила алая кровь. Запах крови сочится отовсюду - от одежды, от пропитавшейся насквозь травы, от яростно визжащих тварей, оскаленные морды которых оказались вымазаны в красном по самые уши. Они жадно слизывают жалкие крохи этого кровавого ливня, с нетерпением набрасываются снова и ждут, только ждут малейшей ошибки, чтобы заполучить на свое пиршество настоящий деликатес.

Меня они отчего-то не трогают. Кажется, даже не замечают, даже если удается прорваться сквозь живое оцепление и ненароком задеть крылом. Сунутся ближе, на мгновение встретятся взглядом, хрипло каркнут, словно недоумевая, и немедленно уносятся прочь, как сметенные северным ветром. А мне каждый раз становится холодно. Так холодно, что уже зубы стучат, пальцы перестают гнуться, а бледные, замерзшие ладони намертво приклеились к гневно сверкающей жемчужине. Им больно, им трудно удерживать ее на одном месте, но сил отпустить просто нет. И у меня тоже почти не остается. Только едкая горечь в душе и грусть, смутное ощущение, что спасения нет и даже Ширра теперь, где бы он ни был, уже не успеет.

А они все еще стоят - упрямый Патруль намертво стоит, не сдвигаясь с места. Живые упорно стоят против мертвых и полны решимости продержаться еще немного. Я слышу их тяжелое дыхание. Чувствую острый запах мужского пота. Вижу бурно вздымающиеся грудные клетки. Почти ничего не различаю за пеленой из их покрасневших тел. Но даже сейчас я не ощущую их страха - боль, сожаление, ярость... но не страх. Что угодно, только не страх. А если и есть в этой какофонии запахов неуловимый привкус опасения, то не за себя. Совсем-совсем не за себя.

- Рум, что мне делать?! - в отчаянии шепчу я, чувствуя, как стремительно тают их силы. - Как помочь?! Чем?!

- Танцуй, - печально вздыхает над ухом тишина. - Смотри на луну и танцуй.

Я плачу, не скрывая слез, но послушно поднимаю голову кверху, молча взывая к своей давней сопернице-сестре. Где же ты, луна? Где? Ты так нужна мне! Сегодня, сейчас! Выйди из тьмы, услышь меня, вернись! Я стану твоей, я согласна, только помоги мне! Дай силы пережить эту ночь! И подскажи, как помочь моим друзьям! Я не хочу их смерти! И не хочу оплакивать завтра их неподвижные тела! Приди ко мне, спустись, ответь и подскажи: что мне делать с тем, что я вижу?!

Луна слышит меня, я знаю. Она всегда слышит, но несколько долгих ударов сердца все еще колеблется, не решаясь показаться сквозь застившую небеса тучу нежити, которая даже сейчас, не смотря на все усилия, не стала ни на йоту меньше. Живая смерть. Мертвая плоть. Она колышется и вопит на сотни голосов. Она жаждет еще больше крови. Жаждет смерти. Мести. Жаждет разорванных трупов. Она ничего не боится и ни о чем не жалеет. Не помнит прошлого, не видит будущего и проклинает настоящее. Но при этом все еще желает быть, не зная ни удержу, ни жалости.

И луна за ней тоже желает, только всегда молчит.

Но я хорошо знаю, что ей нужно. Давно знаю, потому что мы не впервой с ней боремся на этом молчаливом поле, сотканном из тишины и взаимного понимания. Она слышит меня, терпеливо ждет, когда я решусь, и, наконец, медленно снимает с себя темную вуаль недомолвок. Точно также, как я снимаю с головы плотную ткань сайеши. И мы, как встарь, пристально смотрим друг на друга. Снова смотрим, как и много раз до этого. Стоим, как всегда случалось. Настороженно молчим и ждем, пока кто-то из нас не сделает первый шаг. И тишина эта может длится часами, веками, тысячелетиями... так долго, как только я смогу не дышать. Вот только на этот раз я не могу себе позволить лишнюю вечность.

Я вижу, как под лунным стремительно белеет моя тонкая кожа. Чувствую, как послушно, откликаясь на древний зов, изгибается мое странное тело. Как знакомо меняются цвета в посветлевших глазах. Как ломаются кости, постепенно вырастая из надоевшей человеческой оболочки. Истончаются пальцы, холодеет в груди, ломит спину в ожидании последнего удара...

- Вот так, девочка, - торопливо шепчет невидимый Рум. - Все правильно. Ты это умеешь. А теперь позови ее, Трис. Пусть она ответит.

Я медленно выпрямляюсь, сквозь боль почти не слыша, как кричат голодные вампиры. Не видя, но скорее чувствуя, что становлюсь выше своих спутников и гораздо изящнее. Да, я шатаюсь от накативших воспоминаний и стараюсь не забыть, ради чего делаю все это. Цепляюсь за старые чувства и желаю... неистово желаю только одного: чтобы ОНИ жили. А потому открываю мерцающие серебром глаза и пронзительно кричу.

Мне больно стоять под этим призрачным светом. Больно просто смотреть наверх, выдерживая строгий взгляд своей давней противницы. Больно оставаться на месте, когда ее властный голос становится так силен, как сейчас. Но все же не настолько больно, как бывает в полнолуние, и только поэтому я все еще на земле. Все еще стою и, шатаясь от слабости, отдаю ей свой голос. Вся моя боль воплотилась в этом крике. Вся моя ярость. Весь страх и неистовое желание жизни. Жизни для тех, кто себя не пожалел ради меня - Лех, Беллри, Рес, Крот, Шиалл... и немедленной смерти тем, кто посмел прикоснуться к ним против моей воли.

От этого крика испуганно дрожит волнами расходящийся воздух. От него больно закладывает уши. От него в страхе замирает сама земля, пугливо прижимая к себе редкие травинки, с трепетом вжимаются в грязь камни, жалобно стонут деревья и неистово рвется с цепей холодный северный ветер.

Это - мой ветер, я чувствую. Это - мой хлыст, которым так легко разметывается черная туча над головами людей. Мой бич, мое оружие, которого вдруг начинают бояться опасливо попятившиеся твари. И от которого их неподатливые тела начинают, наконец, белеть и замертво падать на землю. Падать холодными, неподвижными, скрюченными, насквозь промороженными тушками, в которых не остается ни капли силы - ни живой, ни мертвой.