Ночная Всадница - Дочь Волдеморта

— Это всё тебе в неблагонадежном Дурмстранге рассказали? — поинтересовалась Гермиона.

— Нет, это я уже в московском Минмагии выяснил, — усмехнулся ее муж. — Там же отмечают, что Аркадий Зотов более претензий Министерства не вызывал, волшебством не баловался, вроде как вовсе бросил колдовать. За ним первый год приглядывали — после его бурной биографии с кучей нарушений магической безопасности. Но никаких тревожных звоночков не было — и об Аркадии Зотове благополучно забыли. Ты и не представляешь, сколько мне пришлось поднять свитков, чтобы отыскать эту информацию! Перепотрошил весь архив. Если бы ты не была моей женой, выставили бы меня из Министерства с песней. А так — вежливые все такие, вино с сыром в архив приносят, улыбаются. А помочь с поисками так никто и не вызвался…

— Бедняжка, — присела к нему на колени Гермиона. — Совсем замучили тебя? Иди ко мне, я тебя поцелую.

— Как тут мои девочки? — спросил Генри, ласково поглаживая живот супруги. — Хорошо себя ведут?

— Она совершенно незаметная, — доложила Гермиона. — Зато я завербовала нам агента.

— Это еще кого?

— Гришку, сына нашей хозяйки. Точнее, он сам завербовался. Рассказал сегодня интереснейшие вещи.

И Гермиона пересказала историю таинственного «белого монаха».

— Любопытно… Но не мог же он видеть привидение? Во–первых, магглы не видят духов, а во–вторых, сложно спутать призрака с живым человеком. Да и что бы графу делать в лесу, да еще и наряженным в рясу…

— А был ли граф? — усмехнулась Гермиона. — Или, может быть, граф был, и брат Гавриил прав — но только граф тут ни при чем? И это единственное совпадение — появление графа и появление некоего Белого Монаха. Возможно, этот Белый Монах — волшебник… Он даже мог бы затуманить разум брата Гавриила и внушить ему эти мысли о графе, узнав, что монах — маг. Чтобы тот отвлекся на привидение и ничего не заподозрил по существу.

— Проще было просто убить, — возразил Генри. — Наш таинственный преступник не скупится на смертные приговоры. А твой Гришка не придумывает?

— Разве что его тоже околдовали. Он говорил мне правду.

— Тебе бы в настоящую прокуратуру, Кадмина, — усмехнулся Генри. — Темный Лорд не даст тебя арестовать за нарушение Магического законодательства, зато ты здорово ударишь по маггловской преступности. Следователь, который читает мысли…

— О, перестань. Никудышные из нас с тобой следователи: вторая неделя заканчивается, а мы только материал для анатомического театра насобирали. И ни одной зацепки.

— А Белый Монах?

— Где же нам его искать? Монах канул в Лету. Во всяком случае, Гришка уверяет, что он просто пропал из леса.

— Трансгрессировал?

— Не знаю… Может, и трансгрессировал… А может, это просто паломник какой, который так и пошел туда, где «ничего нет» — и к нашим убийствам непричастен. Хотя не будем сбрасывать его со счетов. Что делать‑то, гражданин следователь? Нужно найти убийцу до того, как родится малышка, — усмехнулась она. — С нашими темпами, у нас не так много времени. Можно, конечно, дождаться, пока тут всех перебьют: и тогда последний, оставшийся в живых, или сам преступник — или мы сможем внимательно следить за ним — и дождемся появления убийцы.

— Отличный план. Просто гениальный.

— Спасибо, я стараюсь.

— Я вот еще что в Москве узнал. До нашего прибытия тут волшебных палочек никто не использовал много–много лет. Да и сводку с тридцатого мая проглядел — наблюдается всплеск магической активности, но всё по мелочи — трансгрессия, бытовая магия, почтовые заклинания. Единственное существенное заклятие — легилименции, которое ты накладывала на этого самоубийцу. И всё.

— Привидения не используют волшебных палочек.

— Я вот думаю, Кадмина… Давай‑ка проведем обряд призыва духа и побеседуем с графом, если он существует.

— А монахи?

— Пускай нас брат Гавриил проведет. Меня же он прикрывал, пока я шпионил. Я, правда, тихо шпионил — но, в крайнем случае, сотрем память свидетелям. А то так мы с тобой и впрямь дождемся, пока всю деревню вырежут. Подготовишь обряд?

— Ага. Только завтра. Я по тебе соскучилась, и вообще мне надо побольше валяться в кровати.

— Ты хотела сказать: отдыхать? — насмешливо прищурился ее супруг.

— О нет. Я не устала…

* * *

Они уснули под утро, когда Гермиона всё же наконец утомилась. Возможно, от избытка эмоций этого дня ей приснился очень живописный сон. О недавних событиях. Гермионе снился точный до мельчайших подробностей их первый день пребывания в Васильковке. Когда, дослушав отчеты следователей и участкового, они с Генри пошли допрашивать Павла Марина в комнате, отведенной под палату заключенному…

…Комната была маленькой, стены выкрашены голубой краской, потолок давно небелен, пол истоптанный, грязный. На простой железной кровати под тонкой простыней лежит и смотрит прямо перед собой арестованный — сильно постаревший, осунувшийся мужчина, потрепанный жизнью. Многодневная щетина, безумное лицо; пустые блеклые глаза устремлены в пространство. Если верить местным следователям, вчера этот человек возвратился домой поздно, грязный, будто долго бродил пешком, но абсолютно трезвый. В порыве немотивированной ярости он избил супругу, изнасиловал семнадцатилетнюю дочь. Просто так, без поводов и практически даже без слов. Связанный прибежавшими на шум соседями, задержанный лишился чувств — а придя в себя, заявил, что ничего не помнит. Потрясенный злодейством участковый вывалил на него все обвинения — Марин не сознается, продолжает говорить об амнезии, впал в меланхолию, стал апатичен и тих.

Гермиона и Генри вошли в комнату вместе с участковым Дмитрием Сергеевичем (петрозаводские следователи сразу невзлюбили «высокое начальство» и сопровождать их не стали). Участковый окликнул Марина, но тот не повернул головы.

— Если можно, мы поговорим с ним наедине, — попросила Гермиона. — Это не запрещено?

— Ой, что вы, Ева Бенедиктовна. Может, у вас там, в Ленинграде, и запрещено. А у нас — говорите, сколько душе угодно. Только он не отвечает ничего, думаю, он и правда умом тронулся. Совершить такое… Ох, горе…

— Вы нас оставите, Дмитрий Сергеевич? — вежливо уточнил Генри. — Если можно.

— Да–да, конечно, Герман Федорович! — Добродушный участковый засеменил к двери. — Я пока самовар поставлю, да чаю заварю. Потолкуем с вами о местных бедах. Спиртного не предлагаю, — понимающе оглянулся он на беременную Гермиону, — разве что нам с вами, за знакомство.

— С удовольствием, только чуть позже, — кивнул Генри. — Мы к вам спустимся. Я его запру, не переживайте.

— А его и запирать‑то необязательно. Совсем мужик пропал, — вздохнул Дмитрий Сергеевич и вышел, протянув всё же Генри связку ключей. — Я внизу, во второй комнате, — добавил он из коридора. — Белая дверь, слева.