Ночная Всадница - Дочь Волдеморта

Через некоторое время приглушенную речь двух Пожирателей Смерти вновь прервал громкий голос Беллатрисы:

Белла оторвалась от книги и подошла к столу. Через плечо женщины она стала читать текст написанного посланья. Усмехнулась. Тем временем Ада закончила и, трясясь всем телом, стала сворачивать пергамент.

— Куда? — коротко спросила Беллатриса.

Женщина стала объяснять, и вскоре во вспышке почтового заклинания письмо исчезло.

— Нам остается только ждать, — улыбнулась Белла. — И где же наш чай? Как вы живете с такими нерасторопными слугами? — расхохоталась она, взмахом палочки сотворяя чайный набор перед своими спутниками прямо вместе со столиком. — Вы будете пить чай, Ада?

Женщина не ответила. Она не отрывала взгляда от своей дочери. В часах уже просыпалась половина песка, ребенок раскраснелся, промокшее платьице прилипло к горячей коже, тяжелые капли пота то и дело срывались на темную поверхность дубового стола. Девочка дышала тяжело, короткими резкими вдохами. От нее, казалось, волнами исходил удушающий жар.

Аделаида всхлипнула сдавленно и жалко.

— Не грустите, Ада! — посоветовала супруга Темного Лорда. — Это не так страшно, как вам кажется. Вы только думаете, что это — самое страшное. Самое страшное — это боль. Физическая боль. Etiam innocentes cogit mentiri dolor [92] Боль заставляет лгать даже невинных (лат.). . Просто до противного, но так и есть. А вот за ней уже появляется простор для фантазии… — она снова распахнула сборник стихотворений и начала декламировать вслух:

Белла читала эти строки вдохновлено, по–настоящему и со знанием. Но только сейчас это было лишь издевательством над несчастной женщиной. А тяжелые капли пота падали на дубовый стол. И песок в часах заканчивался.

Аделаида Афельберг знала, что он не придет.

Ночные гости тоже это знали. То была кара. И Винни Афельберг должен был знать о ней там, где сейчас скрывался. Чтобы потом помнить всегда…

— Кадмина, пойдем отсюда, — внезапно услышала Гермиона и вздрогнула, будто ужаленная. Она подскочила и диким взглядом посмотрела на Люциуса, с мрачным видом стоявшего по правую руку от нее.

Он взял женщину за локоть, и она почувствовала, как взмывает вверх, прочь из этой комнаты, наполненной жаром закипающей крови ребенка. Гостиная Афельбергов растаяла без следа, и на мгновенье воцарился мрак; Гермиона почувствовала медленный кувырок, приземлилась прямо на ноги и опять очутилась в освещенной свечами комнате с камином, около мраморного Омута памяти, в котором клубилось и волновалось ужасающее воспоминание Ады Афельберг — единственное, что сохранилось в ее голове после этой ужасной ночи.

Люциус молча усадил Гермиону на стул и отвернулся к камину, что‑то наливая в большой широкий стакан.

— Пей, — приказал он, опускаясь перед ней на корточки и вкладывая в руки пахнущую спиртом посудину. — Пей до конца.

Гермиона послушно поднесла стакан к губам и, отхлебнув, поморщилась. Но Люциус властно подтолкнул ее руку, заставляя осушить его до дна. И тут же налил еще один.

— Не хочу, — замотала головой женщина.

— Пей, — оборвал ее старший Малфой, и Гермиона, чувствуя подступающие слезы, проглотила и вторую порцию крепкого чистого виски.

— Я больше не хочу, — почти испугалась она, когда он вновь наполнил посудину. Голова пошла кругом.

— Последний раз, — пообещал Люциус, направляя на стакан палочку — жидкость поменяла цвет и запенилась, — еще несколько глотков.

Не задавая вопросов и не споря, чувствуя подступающую дурноту, Гермиона допила содержимое наполненного в третий раз стакана и перед ее глазами запрыгали цветастые круги. Мысли закрутились, потерялись и начали таять, а молодая женщина провалилась в кружащийся дурманный сон…

Гермиона проснулась на широкой постели четы Малфоев. Был день, за окном громко щебетали птицы. Люциус стоял у окна, спиной к ней. Поморщившись, Гермиона села, с грустной усмешкой поправляя на плечах съехавший ночной пеньюар Нарциссы. Ее снятая заклинанием одежда лежала на тумбочке у кровати.

Впечатления и воспоминания улеглись в голове. Было горько, но больше не хотелось кричать, плакать или биться головой об стены. Только неприятный привкус во рту и тяжелый, грязный камень на сердце.

— Кофе будешь? — не оборачиваясь, спросил старший Малфой.

— Буду, — глухо ответила Гермиона, закрывая лицо руками и с силой надавливая на глаза.

Люциус махнул палочкой в сторону стоящего на туалетном столике кофейного подноса, который женщина сразу не заметила. Над чашкой завился тонкий дымок, и поднос, звякнув блюдцами, подлетел к ней.

Гермиона сняла с него чашку горячего кофе и начала пить крошечными глотками, бессмысленно глядя вперед на темно–синий пододеяльник. Поднос медленно опускался на прикроватную тумбочку, и Гермиона вздрогнула, когда он глухо стукнулся об нее.

— Мерзко, — наконец заметила молодая женщина, ставя опустевшую чашку на место.

— Что поделаешь, — отозвался Люциус Малфой.

— Всё не должно было быть так, — через некоторое время снова прервала молчание Гермиона.

— Потому что тебе так удобно, — кивнул мужчина. Он всё еще смотрел в окно и говорил странным, полным то ли безразличия, то ли, наоборот, сочувствия голосом. Гермиона не отрывала взгляда от складок пододеяльника. — Тебе было бы намного проще, если бы всё действительно было идеально, все в мире — счастливы. Если бы не могло существовать никаких обескураживающих обвинений, не нужно было играть в прятки со своей совестью, если бы никто не мог упрекнуть тебя ни в чем… Так не бывает. И до тех пор, пока будешь чураться правды, ты будешь уязвима.