Нелла Тихомир - Сокровище Единорога

И словно лавиной Нимве понесло куда-то, в расцвеченную яркими красками темноту, в блаженный бред, где хотелось остаться навсегда. Мир сузился, исчезла ночь, исчезла комната… Остался только он, живой источник, его руки, его губы, и тот огонь, в котором сгорали они оба. Их тела срослись - и вместе плавились в раскаленном горне, каждый стал половиной целого, и важнее этого не было ничего на свете. И когда она совсем растворилась, исчезла, погрузилась в ослепительное сияние, и дыхание остановилось, он удержал, не дал ей утонуть, и, не размыкая глаз, Нимве прижалась к нему, обвила руками и ногами, чтобы вместе плыть через сверкающую бездну.

А когда она проснулась утром, он уже не спал. Был сумрачный рассвет, окна запотели от холода. Нимве подняла голову, и Кьолан обнял ее, притянул к себе. Поцеловав его долгим поцелуем, Нимве молвила:

- Я есть хочу. А ты?

- Умираю с голоду, - он пальцами коснулся ее губ.

- Тогда идем, - Нимве откинула одеяло. - Смотри, уже светло. Идем, а то мама, чего доброго, решит, что я снова куда-нибудь убежала.

Кьолан отправился в путь за неделю до зимнего равноденствия.

Весь этот месяц Нимве жила так, словно каждый день последний. Никаких расспросов, точно Кьолан никуда не уезжает. Только видеть его. Говорить с ним. Смотреть в глаза, ощущать прикосновения, каждую ночь, когда затихает дом, приходить - и медленно пить вместе сладкую отраву, которую люди называют странным именем "любовь".

Она не хотела думать о его отъезде, о том, что придет миг, и он просто исчезнет из ее жизни, его не будет рядом. Она упорно не желала понимать, что это, скорее всего, навсегда. А он… Он ничего не говорил, рождая смутную надежду, что, может быть, он передумал. Что все разговоры о поездке были дурным сном, который развеется, стоит лишь открыть глаза.

Кьолан уехал поутру, когда еще не встало солнце, и снег казался серым из-за свинцовых туч, обложивших небо.

Нимве провожала его верхом до самой дороги на Сафирну. Они ехали бок о бок, касаясь стремян друг друга, молчали и держались за руки. Поворачивая голову, Нимве видела его лицо, сосредоточенное, словно похудевшее. Зачем ты это делаешь, хотела спросить она. Ты мне не кажешься счастливым. Зачем же тогда тебе это, я не понимаю… Но она не проронила ни слова.

У тракта они остановились, спешились. Обнялись - да так и замерли, словно окаменели. Их не заботило, что могут увидеть посторонние. И когда Кьолан осторожно отстранился, Нимве показалось, будто из нее, нее самой вырвали кусок плоти, и из открывшейся раны на снег хлещет невидимая кровь.

- Береги себя, - прошептала Нимве. - Одевайся потеплее…

- Не волнуйся. Все будет хорошо.

- И напиши мне. Ты обещал, - попросила она, надеясь, что ужас, скрутивший внутренности, не отражается в глазах.

- Напишу, - ответил он. - Обязательно. Мне пора. Поезжай домой, замерзнешь.

Зима выдалась на удивление холодная. Речка встала, деревенские ребятишки день-деньской гоняли по льду на коньках. Сугробы намело такие, что они заслонили окна, и в доме даже в полдень стоял белесый сумрак.

У Хелеа и Нимве отбою не было от пациентов, хотя Хелеа еще осенью объявила, что лечить не будет никого: просто нечем, трав на зиму они не запасали. Но люди все равно приезжали, и Нимве знала, почему. Их одолевало любопытство. Дошло до того, что Хелеа спустила собак на самого настырного, мельника с Пажитей, и пригрозила наслать мужское бессилие, если он не прекратит совать нос в чужие дела.

А Нимве… Она никуда не ездила, и даже знакомых видеть не хотелось. Часто наведывались мамины подруги, но о чем с ними было говорить? Не о похождениях же своих, как тот старик, вечно пьяный бывший матрос из Отрадного, которого все звали Деревенским Капитаном… И, уж конечно, не о том, что мир сделался бесцветным, а боль, тупая и саднящая, прочно угнездилась в груди, и вырвать ее оттуда можно только вместе с сердцем.

Поэтому, когда не работала по хозяйству, Нимве забивалась под одеяло в своей комнате и в сотый раз перечитывала единственное письмо, которое Кьолан послал после отъезда, а вечером спускалась вниз, сидела с мамой за столом - но даже Хелеа почти не удавалось ее расшевелить.

Недели через три после коронации на ферме появились Инис и Сэтнар.

Они приехали верхом, в сопровождении двоих, одетые так просто, что Нимве не сразу их узнала. Смутившись, растерявшись и обрадовавшись, она пригласила их в дом. Близнецы вошли, с любопытством озираясь, блестя веселыми глазами. Нимве поразило, как легко, непринужденно они держатся. Без тени брезгливости или высокомерия молодые короли сели у стола, заговорили с Нимве так, будто лишь вчера расстались, принялись расспрашивать, как она живет, не нужно ли чего, есть ли вести от Кьолана. Нимве рассказала о письме, отправленном еще из Алавинги. Особых новостей там не было, он сообщал только, что здоров, что скоро отплывает на корабле по Аруану, видимо, последнем перед ледоставом. Его слов, как он скучает и постоянно думает о ней, Нимве гостям не передала.

Короли заговорили о вестях из графства Атланского, о том, что граф покончил с собой прежде, чем к нему явились королевские гвардейцы. О том, что хозяйкой там теперь Леле - а каторги перестали существовать. Рабов освободили и распустили по домам приказом близнецов.

Они беседовали долго, а проводив их и вернувшись, Нимве нашла на столе кошель с деньгами.

Зима тянулась бесконечно. Писем от Кьолана больше не было. Может, это из-за почтовой службы, пыталась убедить себя Нимве, в такие холода да из другой страны вряд ли почту возят регулярно, но разум говорил ей: перестань. Не на что надеяться. У него теперь другая жизнь, и тебе в ней места нет.

Она пыталась смириться с этим - и не могла. А однажды, в самую глухую, ледяную пору, когда каждый день мели метели, ей приснился сон.

Нимве увидела Кьолана, босиком бредущего по снегу. Впереди был обрыв, и за ним темнела пропасть. Постой, хотела крикнуть Нимве, но слова застыли в горле. А он шел… и шел… Нимве замечала: ему трудно, воздух вокруг загустел, сковывал движения, Кьолан продирался сквозь него, как через болото.

На краю обрыва он остановился, обернулся к ней, протянул руку. Темнота клубилась за его спиной, свиваясь в спираль - и он вдруг, пошатнувшись, начал падать в этот черный омут. Нимве услыхала свой отчаянный, беззвучный вопль… Рванулась, но воздух, как капкан, не позволил двинуться.

А потом… Огненная птица, похожая на живой луч солнца, разрезав тьму, подхватила Кьолана на крылья. Миг, и оба взмыли ввысь, темнота сменилась ярким светом, и Нимве перестала видеть их обоих.

Проснувшись, она сползла с постели и долго молилась Владыкам. Пусть он бросит меня, лихорадочно шептала она, глядя на язычок свечи, едва разгонявший темноту, пускай забудет - только чтобы остался жив. Только чтобы жил, и ничего плохого не случилось.