Джон Норман - Рабыня Гора

Опустив голову, на четвереньках я выползла из клетки на горячий песок. В клетке я побывала впервые. Не подумав, я начала подниматься на ноги. На меня обрушился страшный удар. Рукоять кнута, которым охаживают слинов, с силой опустилась между лопаток, швырнула к земле. Сжавшись от страха, я растянулась на песке. Больно.

– Хозяин? – испуганно пролепетала я. Чем я так его разозлила?

– Рабыня, тебе разрешили встать? – спросил он.

– Нет, хозяин. Прости.

Наружу положено выползать на животе или на четвереньках – в зависимости от размера клетки – и, распластавшись у ног хозяина, ждать приказа. Так принято на Горе. Тогда я этого не знала. До сих пор меня в клетку не сажали.

Я лежала в песке. Они стояли надо мною. Только бы не били!

– Хороша штучка, а? – причмокнул Турнус.

Наверно, распростертая у их ног на горячем песке, я была и впрямь хороша.

– Рад, что тебе нравится, – ответил Клитус Вителлиус.

– Спасибо тебе за такой подарок.

– Не за что Просто милая безделушка.

– На четвереньки, рабыня! – приказал Турнус.

Я встала на четвереньки. Шею обвязали веревкой – на таких водят слинов. Другой конец веревки несколько раз обмотан вокруг перекладины клетки для слинов. Так что привязь получилась около фута длиной.

– Посмотри на меня, – велел Турнус. Я подняла на него глаза.

– Ты пыталась убежать.

– Убежать мне бы не удалось, хозяин. На меня натравили бы слина.

– Правильно, – согласился он. – Убежать тебе бы не удалось. Но ты в невежестве своем этого не знала.

Я испуганно молчала.

– Ты пыталась убежать? – спросил он. Да, пыталась.

– Да, хозяин, – прошептала я.

– Сесть спиной к клетке, колени подтянуть к подбородку!

Я повиновалась. Привязанную к моей шее веревку прикрутили к решетке. Турнус присел рядом. Вынул нож. Левой рукой ощупал мои ноги.

– Хорошенькие ножки.

– Спасибо, хозяин.

– Ты знаешь, что это? – Он нащупал связки под коленом.

– Сухожилия, хозяин.

– Знаешь, для чего они?

– Они управляют движениями ног, – отвечала я. – Без них я не смогу ходить.

Сухожилия под правым коленом коснулся нож. Проведет разок лезвием – и связка перерезана.

Он убрал нож в ножны.

Потом дважды ударил меня по лицу. Моя голова откинулась вправо, потом влево.

– Это, – пояснил Турнус, – за то, что пыталась убежать.

– Да, хозяин.

Схватив мои согнутые в коленях ноги, он прижал сухожилия большими пальцами.

Я содрогнулась. От боли голова откинулась к решетке.

– Помни, сладенькая!

– Да, хозяин. – Я в страхе смотрела на него. Еще бы мне не помнить этот нож!

Он убрал руки. Я едва не лишилась чувств.

– На четвереньки, рабыня! – приказал Турнус.

Я встала на четвереньки. Он отвязал веревку от клетки и небрежно бросил позади меня. Теперь она свешивалась с моей шеи.

– Посмотри на меня, рабыня! Я послушно подняла глаза.

– Ползи в хижину.

– Да, хозяин.

И они, Турнус и Клитус Вителлиус, отвернулись от меня.

– До полудня я должен уйти, – говорил Клитус Вителлиус. – Меня заинтересовали четыре слина.

– Обсудим, – отвечал ему Турнус.

Они вернулись на площадку. А я, стоя на четвереньках с веревкой на шее, оглядела площадку, стойки с веревками и кнутами, повозки, клетки, бревенчатую ограду и, не вставая, отправилась в путь – через посыпанный песком пятачок к хижине Турнуса. За мной волочилась веревка.

Я начинала понимать, что значит быть рабыней крестьянина.

Добравшись до улицы поселка, я остановилась. Передо мной кто-то стоял. Вся в грязи, с веревкой на шее, униженная, несчастная, я подняла голову. Двое. Крестьянские парни.

– Что за рабыня? – спросил один. Брен Лурт, вожак местной молодежи, неотесанный грубиян, полуюнец, полумужчина. Говорят, его прочат в предводители касты.

– Та самая умница-красавица, что улизнула от нас вчера ночью, – объяснил его приятель.

– Так, вот она!

– Говорят, – продолжал другой, – что ее подарили Турнусу.

– Так значит, – осклабился Брен Лурт, – она в деревне останется?

– Похоже.

– Пожалуйста, хозяин, – запричитала я, – не задерживай меня.

– Давай не будем задерживать, – предложил Брен Лурт. Они расступились, словно перед свободной женщиной. На четвереньках, волоча за собой веревку, я потащилась дальше по грязноватой улочке под палящим солнцем.

Где ты, Джуди Торнтон, прелестная студентка?

Вспомнились мальчишки из колледжа – как я их презирала, ни во что не ставила! Как задирала перед ними нос! Вот посмеялись бы, увидев, во что я превратилась в мире настоящих мужчин.

У хижины Турнуса, рядом с украденной из лагеря леди Сабины повозкой, груженной всяким скарбом и припасами, стоял Клитус Вителлиус.

Рыдая, я обхватила его колени.

– Оставь меня себе, хозяин! Оставь меня! – молила я. Он глянул на меня. До полудня – считанные минуты.

– Я люблю тебя, хозяин!

– Не хочет быть рабыней крестьянина, – расхохотался один из мужчин.

– Люблю тебя, хозяин! – со слезами на глазах твердила я.

Клитус Вителлиус подобрал с земли свисающую с моей шеи веревку.

– Не хочет в Табучьем Броде оставаться, – не унимался воин.

– Кто ж станет ее за это винить? – подхватил другой. Обняв колени Клитуса Вителлиуса, я не отводила от него

глаз. Он держал веревку.

– Я твоя рабыня, ты покорил меня, – рыдала я, – прошу тебя, оставь меня себе.

Ногой он прижал веревку к земле и дернул на себя. Голова моя откинулась, я беспомощно растянулась в пыли у его ног.

– Ты рабыня из Табучьего Брода, – отчеканил он, бросил веревку на землю и отвернулся от меня.

Я скребла ногтями землю у колеса повозки.

Вгрызаясь мотыгой в землю, я окучивала сул.

Солнце в зените. Жарко. Голова покрыта крестьянской косынкой.

Я одна. Обрабатываю хозяйское поле. На мне белая, без рукавов крестьянская туника из шерсти харта. Короткая, открывает ноги. Турнус обрезал подол. Мелина, его подруга, отобрала у меня та-тиру, сожгла ее, крича: «Непотребная девка! Непотребный балахон!» – и швырнула мне крестьянскую тунику – подлиннее, до колен. А Турнус, к ее недовольству, отхватил подол огромными ножницами – ему хотелось видеть мои ноги.

Я выпрямилась. Тыльной стороной ладони вытерла лоб. Ломило спину.

– Ты у меня научишься работать! – сказал он. Я стояла перед ним на коленях со связанными за спиной руками. На шее – веревка, другой ее конец обмотан вокруг сваи хижины.

С горечью вспоминала я то утро.

– Я ухожу в Ар с хозяином! – прощебетала, поворачиваясь ко мне, Марла. – Ну, кто теперь самая красивая?

– Ты, Марла, – ответила я.

– Прощай, рабыня! – И ее и след простыл. Привязанная за шею к свае, со стянутыми за спиной руками

я стою на коленях под хижиной Турнуса.