Андрей Егоров - Путешествие Черного Жака

— Поединок, — выкрикнул кто-то.

— Поединок, — поддержали его другие голоса.

Атон грязно выругался и сплюнул себе под ноги. Он посмотрел на меня с ненавистью и, убрав ятаган от моего горла, швырнул его мне. Бросок был рассчитан так, что лезвие запросто могло пробить мою грудь, однако я оказался проворнее, чем ожидал Атон, поймал ятаган за рукоятку и вскочил на ноги. Атон сделал несколько шагов назад, чтобы освободить себе пространство для маневра, и медленно вынул из-за спины длинный двуручный меч, который всем бы был хорош, если бы не обильная ржавчина, которая подтачивала металл и затупляла обоюдоострое лезвие. Мой ятаган был немногим лучше, к тому же я редко пользовался холодным оружием — у колдунов это не принято — и совершенно не представлял, как смогу дотянуться коротким острием до длиннорукого Атона.

Тот решил заручиться поддержкой толпы и поднял меч над головой. Слишком многие его ненавидели за то, что он был сильнее и часто отбирал чужую добычу: нестройный хор голосов поддержал громилу. На моей стороне, правда, тоже не было никаких симпатий: во-первых, я был чужаком, да еще и сильно не похожим на них — «неизмененным», а во-вторых, почти все были уверены, что я уже обречен. А кто встанет на сторону обреченного?! Это все равно что поддерживать на эшафоте осужденного, который уже положил голову на плаху и над ним занесен топор палача. Так что когда я поднял ятаган, поддержкой мне стала гробовая тишина. И все же традиции следовало соблюсти. Кто знает, может, эти условности помогут мне выбраться живым и из этой переделки.

Атон не стал долго ждать. Он ринулся вперед и нанес мечом резкий удар сплеча. Наверное, он рассчитывал, что я постараюсь отвести меч ятаганом и его тонкое лезвие легко сломается, но я поступил иначе. Увернулся от двуручного меча, отпрыгнул и развернулся спиной к толпе и своему противнику, оставив ятаган в левой руке и делая быстрые пассы гибкими пальцами. Обернулся я как раз вовремя, чтобы отвести направленное мне в грудь острие. Закаленное огненным знаком железо ятагана ударило в основание меча, и с хрустальным звоном он неожиданно для всех сломался. Атон отскочил назад и с недоумением уставился на рукоять, зажатую в его кулаках.

Теперь он был безоружен, а у меня появилось преимущество. Я рванулся к нему, взмахнул ятаганом, но немного не достал его, когда он отпрыгнул назад. Только грязная рубаха на его крепкой груди лопнула, и мое оружие прочертило на потной коже бордовую черту. Атон споткнулся и едва не упал. Выругавшись, он увернулся от нового выпада, потом посмотрел мне в глаза и замер. Как всегда, когда я творил заклятия огненной магии, глаза мои сделались мало похожи на человеческие, в них были желтые сполохи пламени, и черные линии узких зрачков вселили ужас даже в двухголового громилу.

— Он не человек, — закричал Атон, тыча в меня пальцем, и попытался скрыться в толпе, но разбойники сомкнули ряды и выпихнули его обратно.

Можно подумать, он сам был человеком… Двухголовая самоуверенная скотина…

Затравленно оглядевшись, Атон решился на последний, отчаянный рывок. Он взревел и бросился на меня, я немного подался назад, точно рассчитав направление нашего движения. Атон напоролся животом на ржавое лезвие ятагана, которым сам, должно быть, умертвил немало людей. Его лица отразили недоумение, потом одна из голов запрокинулась, другая еще некоторое время смотрела на меня. Глаза разбойника медленно стекленели, а потом он повалился вперед. Я отскочил в сторону, с глухим чавканьем вырвал ятаган из его большого тела и обернулся к толпе, наблюдавшей за нашим поединком.

Пока я не знал, чего от них ждать. Возможно, придется прикончить их всех. Или по крайней мере попытаться прикончить… Пауза затягивалась, так что я уже стал просчитывать варианты, как бы мне получше и побыстрее осуществить эти черные намерения.

Как вдруг совершенно неожиданно для меня, снова заговорил разбойник, чьи четыре глаза были лишены зрачков.

— Правила всем известны, — сказал он, — чужак прошел испытание — теперь он один из нас.

Кое-кто из разбойников заворчал, особенно недовольны были мои недавние преследователи, и все же никто не решился выступить против голубоглазого слепца. Он приблизился и положил тяжелую ладонь мне на плечо.

— Ты можешь взять его жилище и его коня себе, теперь ты — один из нас…

Я обернулся к вороному скакуну, который, поджав уши, жевал траву, склонив свою красивую голову.

— Это очень кстати, — ответил я, — славный у вас обычай… Мне нравится.

— Завтра утром все мы сядем и будем слушать твою историю, приготовься, — голубоглазый повел вокруг себя рукой, — все они теперь — твой народ. Никто из нас особенно не любил Атона, но он был силен и вынослив, мог хорошо охотиться и приносить много пищи, теперь ты занял его место и должен быть таким же крепким и уверенным в своих силах, иначе нам придется убить тебя и съесть…

Он обнажил крепкие желтые зубы, и я вздрогнул — настолько отталкивающее зрелище представлял в этот момент слепец.

Через некоторое время мной уже интересовались куда меньше. Я мог спокойно разгуливать по лагерю, не привлекая лишнего внимания.

Я решил познакомиться с конем. Он оказался свирепого нрава и сразу же попробовал меня укусить, я отпрыгнул, и его крепкие зубы клацнули впустую. Рассудив, что мы еще успеем познакомиться и подружиться, но лучше, если это произойдет несколько позже, я отправился к шалашу Атона… Внутри было грязно. На наваленных в беспорядке восточных тряпках — должно быть, Атон ограбил караван — лежала тонкая светлокожая девушка, которая сладко потянулась, когда я вошел, и улыбнулась мне…

— Ты убил Атона? — удивленно сказала она. — Ой, ты мне уже нравишься.

— Как тебя зовут? — деловито спросил я.

— Ундина, я с Атоном уже несколько месяцев… С тех пор как меня перехватили в Восточном лесу, я там плела паутину…

— Понятно…

Меня уже сложно было чем-то удивить. Девушка, которая плела паутину в Восточном лесу? А почему бы и нет. Они все так или иначе плетут паутину любовных интриг и постепенно опутывают нас липкой, крепкой нитью проблем. Гораздо честнее, по-моему, плести настоящую паутину.

— Эй ты, как там тебя? — вдруг выкрикнул кто-то снаружи.

— Я скоро, — сказал я и вышел.

Возле шалаша стоял приземистый разбойник, одна его голова была рыжеволосой, а другая белой как снег… Увидев, что я рассматриваю его седую голову, он торопливо пояснил:

— Это меня испугали…

— Бывает… — откликнулся я.

— Еще бы, прямо в это ухо, — он поковырял в нем узловатым пальцем, — проорала огагуля — теперь я им ничего не слышу.

— Ну, у тебя еще три осталось.

— Это да. Я к тебе по делу. — Он деловито кивнул.