Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — граф

— Но ты же, — рявкнул он громовым голосом, — говорят, бросился на помощь нашей хозяйке, хотя ей было смешно, и всех разбросал?

— Но никого не убил, — ответил я твердо. — И даже не покалечил!.. Вредить — грешно. Пара зуботычин или чуть больше — только и всего. Мы вообще люди самые что ни есть мирные. У нас даже мяса не едят, ну не могем даже курицу зарезать! Им же страшно, им же больно!

Его глаза, и без того узкие, как у ящерицы, сузились еще больше.

— А как вы не передохли?

— Молоко пьем, — объяснил я, — сыр едим, яйца… Все, что получаем без крови! Яичница — это вкусно. Некоторые, правда, рыбу едят, потому что у рыб нет крови, но другие и рыб не ловят, им же больно!.. А какие у нас сады… Яблоки — с кулак, груши — с два кулака. Орехов немерено, ягод, грибов…

Он смотрел с великим отвращением.

— Что за люди, что за люди никчемные… Ну а если враг нападет?

— Какой враг? — изумился я. — Во всем мире только один господин, герцог Звездейдер Великий Сороковый. И только один замок. Герцог ни с кем не воюет, с кем ему воевать?.. Мы вообще не знаем, что такое воевать! Только по рассказам древних стариков… да и то, поди, брешут все. Не могут люди убивать друг друга только для того, чтобы отнять что-то. Да если надо им, я и так отдам. Почему не отдать, если людям надо?

Он вздохнул, повел в оружейную, однако я с таким отвращением смотрел на все это железо, им можно порезаться или уколоться, что вздохнул еще тяжелее, махнул рукой и велел убираться, а то не утерпит и прибьет, чтобы породу людскую не портил. По-моему, забоялся не того, что уроню топор на ногу, а что уроню на его ногу.

— Спасибо, — сказал я с поклоном, — спасибо, господин Винченц!

Он удивился.

— За что спасибо?

— А так, — ответил я честно. — На всякий случай. Что не вдарили.

Он отмахнулся.

— Брысь! А то в самом деле не сдержусь…

Маклей нес через двор под мышкой груду полотняных мешков.

— Дик! — закричал он издали. — Подсоби!.. Раньше полные таскал, не замечая, а теперь вот… Что, Винченц хотел приспособить для караульной службы?

— Да, — ответил я, — но мы — мирные люди. Маклей, а что там вон с той стороны такое?..

Распятый скелет я заметил еще вчера, но было не до него, а сейчас обживаюсь, скелет начинает казаться страшноватым… Собственно, от него остались только две руки да грудная клетка и таз с парой бедренных костей, но видно, что руки распятого приколочены к деревянной перекладине гвоздями толщиной в палец. Распят на римском кресте, что и не крест вовсе, а столб с перекладиной вверху, на таких распинали преступников. И пять тысяч рабов из побежденной армии Спартака распяты были именно на таких, а из Т-образной формы превратился на христианских картинках в крест лишь потому, что над головой ставили табличку с именем преступника, а иногда даже перечнем деяний.

— Кто это? — спросил я шепотом.

Маклей огляделся по сторонам, ответил таким же таинственным шепотом:

— Это Муасак. Он был здесь колдуном. Главным колдуном. Говорят, пытался захватить замок и заставить хозяйку служить ему… но хотя он был сильнее, однако леди Элинор — хитрее. Неизвестно, как было, но его кости трещат на солнце, а голова…

Он умолк, опасливо оглянулся. Я поторопил:

— Говори, мы здесь одни.

— В этом замке никто не бывает один, — ответил он дрожащим голосом, — леди Элинор видит всех!..

— Так что с этим колдуном?

Он ответил шепотом:

— Видишь, без головы?

Я посмотрел на безголовый скелет, сдвинул плечами.

— Ног тоже нет. Но голову вороны расклевывают в первую очередь. Они обожают выдалбывать глаза, а потом мозг через глазные дыры.

— Да нет же! Как-то пьяный Винченц проболтался, что голову Муасака хозяйка держит в своих покоях. Голова вроде бы живая!.. Но теперь у нее, у головы, нет прежней власти, хозяйка делает с нею, что захочет.

Я оглянулся на остатки скелета. Руки длинноваты, но вот грудная клетка, на мой взгляд, слишком уж… похожа на костяной панцирь. Из меня хреновый чтогдекогда, но ребер здесь по крайней мере вдвое больше. Насколько помню, между ребрами вполне можно просунуть пальцы, да и не сходятся они вот так, уже и не ребра, а костяные обручи, что пронизывают впереди грудную кость, а на спине — позвоночный столб. Мутант какой-то. Правда, это его не уберегло, но я сам чувствую себя как-то уютнее, когда мутант… гм… обезврежен, чем когда садится с тобой за один стол.

— Слава хозяйке, — сказал я громко и, подняв голову, произнес отчетливо и радостно: — Мы всем довольны!.. Всем довольны!!.. Как хорошо, как радостно здесь жить…

Маклей поскучнел, кивнул и сказал торопливым голосом:

— Да-да, мы всем довольны. Еще бы не быть довольными!

В кладовку заглянул Ипполит, начал придумывать мне занятие. Негоже, когда такой здоровенный слоняется без работы. Я, как толстовец и махатмагандиец, резать скот отказался, даже курам не берусь сворачивать шеи, им же больно, зато охотно взялся разгружать прибывшие из сел телеги, переносил в подвал мешки с зерном и окорока, а на кухню — головки сыра и корзины с яйцами.

Я добросовестно нес огромный круг сыра, из темного зева кладовой навстречу вышел, щурясь, Ипполит, сказал громко и с радостным почтением:

— Доброго здоровья, наш маленький лорд!

Я оглянулся, к нам приближается мальчик лет пяти, краснощекий и сытенький, одетый богато, даже слишком, чересчур тепло, будто уже поздняя осень. Малыш важно кивнул Ипполиту, на меня уставился с понятным интересом маленького человечка к великану.

— Какой громадный!

Я ответил тоненьким голоском:

— Я са-а-а-мый маленький… и самый щу-у-у-пленький в наших краях!

Когда я уложил сыр на место и вышел обратно, он уже ждал меня, сразу же распорядился:

— Стой!.. Телегу разгрузят Ипполит с Маклеем. А ты откуда взялся?

Я посмотрел на Ипполита, тот успокаивающе показал ладонью, чтоб не беспокоился, они разгрузят подводу. Я обернулся к малышу, он смотрит на меня, смешно задрав мордочку, пухленький, розовый, похожий на ангела с рождественских открыток.

— Да как тебе сказать… — ответил я в затруднении. — Мне кажется, оттуда, откуда и все. В смысле меня нашли в капусте. Сорвали такой большой кочан, начали отдирать листы, и вдруг…

Он фыркнул.

— Как всех?

— Ну да, — ответил я и очень честно посмотрел ему в глаза. — Правда, есть и другая гипотеза…

— Какая? — потребовал он.

— Однажды, — сказал я с вдохновением, — когда мой отец и мать сидели у раскрытого окна, мимо пролетал аист со свертком в клюве. Мои родители закричали, позвали его. Аист прилетел, положил сверток на подоконник. В нем, к их удивлению, оказался чудесный ребенок. Им, как ты понимаешь, оказался я.

Он выслушал, подумал, кивнул.