Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — граф

Она ответила с неохотой:

— Надо сперва понять, какой из амулетов его вызвал…

Он вскинул брови, и без того выпуклые глаза выкатились еще больше.

— Это случилось без вашего ведома?

Она зло оскалила зубы.

— А что, каждому надо всякий раз отдавать приказы? Челядь знает свое дело, крестьяне привозят зерно без напоминаний, а собаки стерегут их дворы потому, что… собаки!

Он поспешно сказал:

— Да-да, я понял, простите. Это просто страж, что откликается на опасность. Может быть, этот амулет стоило бы положить поближе ко входу, чтобы он ощущал врагов раньше.

Не совсем дурак, мелькнуло у меня в голове. Понимает, что у всякого датчика свой радиус действия.

Леди Элинор отныне не до меня, а мое дело бесконечно толочь в ступке сухую кору и корни, а то и вовсе грузить зерно и сыр в подвалы, я сделал шаг вперед и сказал настойчиво:

— Ваша милость, вам надо бросить все дела и заняться вашей сокровищницей. Все к тому, что вас прямо подталкивают!..

Она обернулась, донельзя раздраженная, во взгляде яростное: раб, знай свое место, — но спросила настороженно:

— Кто?

Я сдвинул плечами.

— Не знаю, госпожа. У нас в таких случаях говорят: судьба. Вам нужно было заниматься своими сокровищами, но вы все откладывали на потом, и вот появился колдун в зеркале… Вы ему все старались понравиться, виноват, заинтересовать, но… Что, если…

Она в нетерпении топнула ногой, видя, как я начал жевать сопли и стесняться, я съежился от ее грозного окрика:

— Ты научишься говорить быстрее?

— Дык я ж из леса, — пробормотал я виновато, — к господскому вниманию не приучен. Мы все там медленные, неторопливые. Если нас перебить, всегда начинаем сначала, мы не можем в голове держать две мысли вместе, не подумайте ничего плохого, это значит — одновременно…

Она простонала сквозь стиснутые зубы:

— Говори! Говори, какая у тебя появилась та единственная мысль.

Я сказал рассудительно:

— Он же чародей, да? Колдун, значит. А если ему не столько голые ноги и сиськи показывать, хотя и это… стоит, но и че-нить такое, что колдун ценит?

Она спросила напряженно:

— Что?

— А всякие колдовские штучки, — объяснил я. — Как бабы всегда друг перед другом бахвалятся платками да башмаками новыми, так вы могли бы похвастаться чем-то… если есть, конечно… чтобы он посмотрел… Думаю, что на эти штуки обязательно посмотрит.

Она сразу вскочила.

— Как же я сама об этом не подумала!

— Дык это понятно, — протянул я.

— Почему? — спросила она враждебно.

— Вы ж красивая, ваша милость, — ответил я искренне. — Свет не видывал более красивой женщины, и вы это знаете. Потому и ломились только с одним ключом. А его можно в первую очередь заинтересовать какими-то диковинами! Вы промедлили, и вот появляется этот лучник из талисмана…

— Ты точно знаешь, что из талисмана?

Я снова сдвинул плечами.

— Ваша милость, я не отличу амулета от талисмана. Я их хоть и не боюсь, но не понимаю разницы. Может, потому и не боюсь, что мне они не вредили, а раз так, чего бояться?.. Это вы сказали, что он появляется из чего-то, что в ваших запасниках. Вы не хомяк случаем? Это они обожают все таскать в кладовочки. Я, бывало, раскапывал, так чего там только нет! Вот однажды, помню…

Она остановила зло:

— Про хомяка потом!

— Дык я к слову. Ведь настоящий попугай должен уметь произносить только те слова, которые от него требует жизнь. А верное слово отличается от подходящего, как светило от светляка.

Она не поняла, к счастью, отмахнулась и сказала в злом раздумье:

— Возможно, ты прав. Я… посмотрю, что можно будет показать чародею из зеркала.

Я поклонился и отступил, она еще раз посмотрела на тот берег. Винченц усердно резал веревки, стягивающие бревна в плот, сталкивал обратно в воду. Адальберт заметил ревниво:

— Вообще-то лучше вытащить на берег и сжечь. А то из воды можно баграми.

Она молча смотрела, как Винченц отпихивает бревна с такой силой, что по инерции доплывут по меньшей мере до середины озера, если не до этого берега, ничего не сказала, повернулась и пошла к коням. Адальберт забежал вперед и придержал ей стремя. Она легко взлетела в седло, цепкие пальцы ухватили повод.

Я с самым почтительным видом следил, как она повернула коня в сторону замка, сердце замерло, вот не позовет, вот не обратит внимания, она в самом деле пустила лошадку шагом, Адальберт что-то нашептывал, она отмахнулась и, резко повернувшись в седле, сказала властно:

— Дик, через час явишься ко мне!

Я поспешно наклонил голову, чтобы не увидела бешеной радости на моем лице.

— Как скажете, моя госпожа.

Я отсчитал по мерным свечам Уэстефорда ровно час, старик заворчал, когда я отложил пестик, но я важно объяснил, что меня ждут на самом верху — я многозначительно поднял палец, — чтобы постучать в дурака. Это такое колдовство высшего уровня. Когда стучат хорошо, в смысле — правильно, а не сильно, то из дурака что-то да выпадает, как у коня из-под хвоста, но из коня выпадают каштаны, а из меня — драгоценные перлы, которые только на скрижали. Что это, не знаю, но так говорит леди Элинор, а она умная, хоть и женщина, да еще красивая.

Он вздохнул, против силы, что солому ломит, не попрешь, а я ринулся по лестнице вверх, сожалея, что не удастся запыхаться, а если и сумею, то это либо притворство, либо моя немощь — кто же запыхивается, одолев два лестничных пролета.

В ее покоях полумрак, самый яркий светильник над столом, леди Элинор колдует над раскрытой книгой в буквальном смысле: страницы перелистываются сами, оттуда зеленоватый свет, похожий на пар, подсвечивает ее сосредоточенное лицо. Я невольно залюбовался: крепкая, с хорошо прорисованными плечами, волосы густые, на этот раз каштановые, яркий румянец, блестящие глаза и пухлые, как спелые черешни, губы.

Она в очень легкой кисейной накидке, даже маечкой назвать трудно, потому так хорошо видно развитые плечи, тугие бицепсы с такими же тугими трицепсами, что в первую очередь дряблеют и выдают настоящий возраст. Судя по упругим мускулам и зверски натянутой коже, леди Элинор только-только вошла в пору юности.

Провоцирующе просвечивают под этой блузкой розовые полоски ткани, на которых рубашка. Я засмотрелся, волшебница подняла голову, но ничего не сказала, что я раздеваю взглядом и не спешу одеть.

— Подожди, — бросила она сухо.

И снова вперила взор в страницы книги. Те пугливо перелистнулись сразу с десяток, одна поспешно вернулась, бумага даже затрепетала от усердия, а буквы укрупнились, задвигались, выстраиваясь совсем в другие символы. Я побоялся, что если леди Элинор заметит, что я не отрываю взгляда от строчек, заподозрит неладное, отвернулся и начал с подчеркнутым любопытством рассматривать окружение.