Олег Верещагин - Оруженосец

Они были явно не холмовики. И стоило рискнуть.

— Нет туда дороги, — сказал Орикон. — Вернее, есть, через лес. Она одна там. Но там уже месяц никто не ходит. Там гауры. Стая. Оттуда не выходят, только и через лес никого не пускают.

Гарав кивнул. Ну что ж. Ожидаемо.

— Мне нужна лошадь, — сказал он, подняв голову. — Где можно достать?

Женщины замерли на миг. Мальчишка быстро оглянулся на них. Потом снова посмотрел на Гарава. Под глазами у парня появились круги.

Понял всё.

— Нет тут никого, кроме нас, — сипло сказал он. — А у нас одна.

— Вот… — Гарав стащил зарукавье, бросил на стол. — Трёх лошадей можно купить.

— Где купить? — Мальчишка даже не посмотрел на золото. — Всех лишних забрал князь Руэта, по одной оставил на семью. Сейчас самая работа как раз. Лето. Мне что, на золоте твоём ездить… господин?

— Мне лошадь нужна… — Гараву было мерзко до тошноты, но в то же время в нём жило ощущение своей высшей правоты… и ещё какое-то пакостное чувство силы. — Бери золото и покажи, где сбруя под верх.

— Не дам я лошадь, — покачал головой мальчишка. И посмотрел на лежащий на столе нож. Тут же отвёл глаза, взглянул снова на мать и сестёр. — Мы тебя накормили, напоили, господин. Обогрели. Хочешь — ночуй. Хочешь — дальше иди. А лошадь я тебе не дам, господин.

— Ты дурак, — тихо сказал Гарав, борясь с этой силой. — Я бежал из Карн Дума. Понимаешь ты — из Карн Дума. Может, я один весть несу. Может, если я её не донесу, не то что твоего хуторка паршивого — вообще ничего живого до самых Мглистых не будет… Или тебе всё равно, законные князья или Руэта с его Господином?

— Мне всё равно, при ком мамка с сестричками с голоду помрут, — сказал мальчишка и взял нож. — Уходи добром и золото своё бери.

«Господин» он уже не добавил.

— Заберу, — сказал Гарав. — Заберу и хутор твой спалю. Дай добром, бери золото — последний раз прошу. Я воин, я не разбойник.

— Мне всё равно, кто нас по миру пустит, — сказал мальчишка. И прыгнул.

Драться он, как видно, умел. Но Гарав и в прошлые времена поставил бы на себя. А уж сейчас… Он в броске встретил мальчишку — подставил под запястье руки с ножом предплечье, а левой — рабочей — ударил парня в ухо с маху. Тот полетел обратно, роняя нож и опрокидывая скамью. Женщина не закричала — прижала к себе хнычущих девочек. В её глазах были тоска и покорность Тому, Кто С Оружием.

Желудок скрутило. Гарав нагнулся, толкнул зарукавье по столу. Задержал взгляд на поднимающемся мальчишке.

— Не надо, — попросил Гарав.

И сшиб кинувшегося парня — на этот раз ногой. А потом — в третий — ребром ладони под ухо.

Теперь Орикон не встал.

Девочки тихо плакали.

— Мне лошадь нужна, — угрюмо сказал Гарав. — Золото я оставлю. И лошадь отпущу за лесом. Слово чести — отпущу…

…В желудке огнём горели каша, пиво и сухарь.

Случилось то, чего Гарав ожидал в общем-то. Он старался беречь коня (мелкого, хотя и крепкого), чередовал рысь, галоп, шаг… Но через лигу конь стал сопеть, через три — засекаться, а через пять — лёг, и Гарав еле успел соскочить.

Нельзя было сказать, что Гарав испугался, хотя понимал, что без коня ему не выбраться из этих мест до полной темноты, а значит… Пашка — Пашка, может, и испугался бы. Гарав присел рядом с конём и выругался на весторне, вспомнив своего Хсана. Да, тот бы не пал после такой скачки… Крестьянская лошадь, что с неё возьмёшь!!!

— Может, встанешь? — пробормотал он, поднимая конскую голову за ноздри. И понял — нет, не встанет, загнал до предела. Может, и поднимается… поднялся бы. Утром. Но до утра есть все шансы просто не дожить. — Ладно… — Мальчишка поднялся, стал расседлывать и рассупонивать коня. Вдруг оклемается, так зачем ему дохнуть из-за людских дел? Конёк, видно, почувствовав, что человек хочет, но не может ему помочь, сам приподнял голову, тихо заржал и даже попытался встать на ноги, но не смог.

— Ещё поигогокай, — сказал Гарав по-русски, — а то нас и так не найдут.

Сбрую он сложил в кусты — точнее, просто покидал без особого старания спрятать. Потом стал влезать в доспехи, которые до этого вёз у седла. Лучше уж париться в них, чем застанут в одной коже. Вспомнилось, как Эйнор учил его снаряжаться одной рукой. «Эйнор, мой рыцарь, — подумал Гарав, — как же мне плохо без тебя. Я просто не знаю, что делать и как быть. Я глупый и самонадеянный мальчишка, в котором слишком много от другого мира… холодного и трусливого мира текучих рек из пангейского камня…»

Впрочем, сейчас он всё равно мог только одно: шагать вперёд по тропинке, на которой уже копились ночные тени… хотя наверху, над деревьями, ещё горел долгий летний закат. Гарав помахал коню — и пошёл, не оглядываясь…

…Первая плоская тень возникла, едва за верхушками деревьев растаял последний луч солнца. Гарав посмотрел в ту сторону и сказал:

— Ты будешь первой тварью, что сдохнет сегодня от моей руки.

Он не знал — помогло ли. Но хотя тени копились и копились, а звуки неспешной погони сделались отчётливыми — нападения не было. Гарав усмехнулся на ходу. Да, разум — великая вещь. Там, где обычных зверей инстинкт бросил бы в атаку без раздумий — этим разум подсказывает осторожность. Надолго ли только…

Ещё он подумал, что хорошо бы снять шлем и вытереть лоб. Ночь не принесла прохлады, вместо неё ползла из укромных ложбин туманная духота.

Гарав понял, что эти нападут, когда туман сомкнётся над тропкой. А ещё — что конь, наверное, цел: крик умирающей лошади слышен издалека.

Неожиданно вспомнились слова из прочитанного зимой романа Эко «Имя Розы»: «— За что умрёшь?! — За Христа умру. — Не за Христа умрёшь! — Значит, за себя умру».

«Помолиться, что ли? — подумал Гарав. — Этому… Эру?» Эйнор молился, хотя и говорил, что по вере его предков это почти грех — простому человеку напрямую обращаться к Эру. Но он ведь никогда и ни о чём не просил Вечного. А Фередир и вовсе не молился. Да и Гарав не утруждал себя молитвами… правда, ещё ни разу подбиравшаяся к нему смерть не была такой медленной, спокойной и глупой.

Он засвистел. Подумал спокойно: «Ах, Мэлет, Мэлет, золотая моя мечта, серебряный голос…» И вместо молитвы начал напевать:

Туман начал выползать на тропинку. В нём крались большие тени — уже не плоские, они обрели объём и сверкали парными алыми точками глаз. «Гр-р-раур-р-р…» — послышалось нетерпеливое, и Гарав, остановившись и встав спиной к большому ясеню, поднял арбалет и положил на верхний край щита: