Лана Тихомирова - Неосторожный гений

Со счастливой, детской улыбкой на лице он подозвал меня. Я все время наблюдала, как он работал, делала необходимые пометки, теперь подошла посмотреть, на что же мой подопечный потратил три часа.

Зрелище меня впечатлило. Иначе я сказать не могу. Увидев картину, первое мое желание было грохнуться в обморок, а желательно в кому, а еще лучше, чтобы тут же меня поразила молния и биологическая смерть. Потом я позавидовала золотым рыбкам, чья память держится 10 минут. Я теперь уже вряд ли смогу забыть ту картину.

В центре шедевра располагалась отлично, во всех подробностях, как натуральная, прорисованная бутылка водки. Ее в себе сжимали пальцы-веточки коричневого цвета, небрежно "накиданные" фломастером. Рядом с бутылью был граненый стакан, который сжимали уже другие пальцы-веточки. Стакан был словно настоящий и жидкость в нем тоже. Тени были очень грамотно наложены, но человечка на картине не было. Мы потратили три часа бесценной жизни на то, чтобы нарисовать бутылку водки со стаканом. Осознание сего факта меня сбило с толку.

- А где человечек? - немея, спросила я.

- Вы же сказали нарисовать самое главное! - парировал Антонас.

Я почувствовала, что сейчас из глаз брызнут слезы или я разрожусь безудержным хохотом.

- Спасибо, Антонас, идите в палату.

Больной ушел. Даже доктору показывать было бы стыдно. Засмеет, как пить дать. Я стояла перед картиной в полном недоумении. Засунув руки в карманы, я недолго покачалась с носка на пятку. Неприятное ощущение скользнуло по пальцам лево руки - бумажка. Новое послание. Я мелко задрожала. Как они появляются в моих карманах?

Бумажка тут же была развернута самым резким и безжалостным образом. Иначе я бы просто не решилась ее прочесть.

Насколько было бы возможно, запудрить всем великим мозг,

И в каждый волосок, и клетку их впитаться,

Мне было бы приятно, из них творить послушный воле воск,

Историю менять, но к жизни не касаться.

Я бросилась разыскивать доктора. Совершенно необходимо было понять, что делать теперь, не могут же эти бумажки попадать ко мне в карманы из ниоткуда? Так не бывает!

Может быть, если мы сядем и совместим все стихи, что пришли мне, то сможем, хоть отдаленно, узнать мотив, цель. Зачем все это?

Я была безумно напугана. В голове билась одна лишь мысль, этот кто-то следит за ходом наших рассуждений и знает, до чего доктор додумался, знает и пытается доказать, что через пограничье можно управлять сознанием человека.

Стоп. Не нужно искать доктора. Это, скорее всего, его проделки. Я была изначально права. Виктор и ван Чех просто сговорились. Зачем?

Я села на подоконник в коридоре. Нужно аккуратно узнать у них одну вещь, которая кажется мне наиболее вероятной. Начать необходимо с Виктора, он открытый и простодушный. Я всегда вижу, когда он врет, поэтому он старается мне не врать. От ответа Виктора будет зависеть то, как я буду действовать с доктором.

Весь оставшийся день я тщательно избегала ван Чеха. Его где-то в очередной раз носили черти и особых проблем с его избеганием не возникало. Единственный раз, я заметила издалека этот мощный вихрь в белом халате и спряталась в первую попавшуюся палату.

- И чегой-то тебе, внучка? - проскрипели сзади.

Я обернулась. Мне беззубо улыбался тот самый старичок с туберкулезом. Он уже был чист, седая борода расчесана, волосы кем-то даже острижены. Проблема была в том, что дедушка был абсолютно наг и при этом завязан крепким морским узлом. Одна из его ступней покоилась аккурат рядом с левым ухом. Остального я видеть не захотела.

- Я палаты перепутала, извините, - промямлила я.

- Да ладно, заходи. Я все равно не заразный.

- А позвольте узнать, что вы делаете?

- Лечусь от туберкулеза, - просто ответил он.

Я сглотнула.

- И что же вы делаете?

- Медитирую всю ночь, потом с солнышком здороваюсь, есть мне нельзя, целый день принимаю разные позы лечебные, потом с солнышком прощаюсь и снова медитировать, - отвечал он с достоинством.

- То есть вы не едите и не спите?

- Зачем? Организму это пока не надобно. Вот вылечусь, тогда и поем и высплюсь.

- А почему вы голый…простите.

- Нельзя. Одежду тоже нельзя, - серьезно ответил он, - Я от одежды и заболел.

Я осторожно высунула нос из палаты, поблизости никого не было.

- Я пойду, дедушка.

- Иди, внученька. И непутевому этому кучерявому скажи, чтобы послезавтра меня обследовал!

- Я напомню, доктору.

- Да какой он доктор?! - захихикал дед, - Мальчишка еще, пацан. А-то, доктор. Вот я - доктор!

- И доктор чего вы?

- Психиатр.

- И как же вас зовут кстати?

- Вальдемар Октео ван Чех меня зовут! - дед сощурил синие глаза.

Меня стало мелко потряхивать.

- Быть такого не может!

- Может, внученька. Много чего бывает. Я психиатр, только понимаешь, я случайно сюда попал. Я не хотел сюда. Ну, помотаться пришлось, захворал вот. А потом сюда отправили. И никакой я никому не дядька и не дед, это я притворяюсь. Вот вылечусь и уйду от вас туда, куда мне надо.

- А куда вам надо? - холодея, спросила я.

- Туда откуда пришел. Отсюда выход есть, я знаю. Я много чего про это место знаю и про ТО место тоже.

Я вылетела из палаты и прислонилась к стене коридора. Нехорошо стало покалывать в груди слева. Час от часу не легче. Хотя это бред, это нормально… ну, для больного. Впечатлился доктором и решил, что он это он… Ничего голова не соображает.

Кое-как доработав остаток дня, я буквально прилетела домой. Меня встретил сиявший, как янтарь на солнце, Виктор.

- Меня приняли, им понравилось. Мы прямо там уже пару песен накидали, осталось только отшлифовать, - он подхватил меня на руки и потащил в комнаты.

- Послушай, пожалуйста! - меня аккуратно посадили на диванчик перед синтезатором.

Виктор наиграл что-то лирическое и несерьезное, текст был откровенно хулиганский.

- Как тебе? - Виктор смотрел на меня почти детскими глазами, как-то умоляюще и радостно.

- Хорошо. Но вот эти твои обороты некоторые.

- Ну, что есть, то есть. В конце концов, это водевиль, там не должно быть уж очень серьезной музыки, - покраснев, сказал он.

- Ты такой забавный, - тревога меня отпускала, было смешно смотреть, как он смущается, - взрослый мужчина, можно сказать, любимец женщин. Пишешь такие шальные тексты и сам же их стесняешься, - я обвила шею любимого и слегка укусила его за мочку уха.

- А вот эту послушай. Это просто мелодия. Мы точно не знаем, куда ее вставить. Но еще когда я прочел сценарий, она у меня зазвучала.

Виктор играл что-то очень тревожное, с каждым тактом, становившееся все мрачнее и мрачнее, но вдруг когда, казалось, что басы возобладали над всей мелодией, поглотили ее, сквозь толстое их звучание прорезались светлые высокие нотки. Легкомысленные они скатывались вниз и рассеивали тьму басов. Все закончилось переливистым звоном этих маленьких светлых шариков.