Э. Аллибис - Уника. Пламя Жизни

Как-то буря застигла Марию Луиджию в дороге, и герцогине пришлось остановиться на ночлег в первом попавшемся селе. Никто не знает, что произошло с ней в уединенном деревенском доме, но жители слышали ее отчаянные рыдания, а наутро герцогиня приказала старосте и его помощнику явиться к ней, выдала увесистый кошель с золотыми монетами и велела построить деревянную церковь.

Сама Мария Луиджия с тех пор каждое утро проводила в покаянной молитве, а раз в год приезжала в церквушку, выстаивала на коленях всю службу и плакала. Перед смертью она высказала свою последнюю волю: церковь должна быть закрыта для прихожан, но раз в год, в воскресенье, люди должны возносить там хвалу Господу через то, что герцогиня считала мостом между человеком и Небом — через музыку.

Спустя годы родилась традиция — проводить там международный конкурс молодых пианистов, который назвали именем Марии Луиджии. Таланты съезжались со всего мира, и спокойствие городка на целые выходные было нарушено. С первого взгляда сложно было найти что-то общее в этих молодых людях: длинноволосые неряхи и элегантные девушки из хороших семей; у барной стойки сидят рядом бритоголовый парень в драных джинсах и индус в отглаженной рубахе и при галстуке. Всех этих людей объединяло одно — талант — и здесь нельзя было судить по внешности. В воскресенье вечером сам дух-покровитель таланта витал в старой церкви, и каждый пианист, садящийся за инструмент, мог призвать его. Перед началом игры руки пианистов с длинными чуткими пальцами на долю секунды зависали над клавишами, словно прикасаясь к неведомому и призывая божественный гений — а затем восхитительные звуки уносили слушателей за пределы этого мира.

Во время конкурса нельзя было фотографировать и снимать на видео, и это придавало всему мероприятию оттенок таинственности, делая его похожим на священнодействие. На самом деле молодой музыкант мог считать себя признанным только если он хотя бы один раз участвовал в этом конкурсе; победителей же ждала всенародная известность и блестящая карьера.

Выступление Эвелин Дюфо очень ждали. Ее считали одной из лучших, и кроме того, она родилась и выросла в Мэпл-тауне. О ней начали говорить с тех пор, как в прошлом году она сыграла во внеконкурсной программе Каприччо номер 2 Брамса. Тогда ее пригласили лишь потому, что она была местной — своего рода дань ее происхождению со стороны организаторов. Никто даже не подозревал, что эта девушка может совладать с таким инструментом, как «Стейнвей» — ведь некогда он принадлежал самому Ференцу Листу. Но после выступления стало ясно, что в ее руках и душе скрыт большой талант, которому еще надлежит проявить себя.

Ева, вся красная, сидела перед инструментом в, казалось, совершенно расслабленной позе: левая нога выставлена вперед, правая немного развернута в сторону — как будто девушка вот-вот повернется к зрителям лицом. Во время игры Ева часто поднимала глаза от клавиш и вместо того чтобы смотреть на инструмент, ловила взгляды зрителей. Кое-кто счел такое поведение вызывающим, но играла девушка поистине виртуозно. Хотя учителя Евы настаивали, чтобы она исполнила на конкурсе Третий концерт Рахманинова — одно из самых трудных произведений, — она, удивив всех, выбрала шопеновский ноктюрн, прекрасный и волнующий, но недостаточно сложный, чтобы она могла претендовать на победу.

Ева не выиграла конкурс. Пресса, впрочем, назвала выступление мисс Дюфо одним из лучших, и на обложках журналов появились фотографии стройной рыжеволосой девушки в элегантном черном костюме, пристально глядящей в зал, который, в свою очередь, уже погрузился в шопеновскую ночь.

В тот вечер пальцы победителей порхали над клавишами, чем и вызывали восхищение зрителей и судей. Она же заставила порхать саму душу — и этого ей хватило.

Ева, озябшая, но радостная, сидела напротив школы. Высокие сапоги, черные узкие джинсы и утепленная куртка не спасали от холода, и она дрожала.

Если бы не длинные волосы, выбивавшиеся из-под надвинутого на лоб берета, было бы невозможно узнать в ней ту девушку, которая вчера заставляла старый «Стейнвей» петь так, что у слушателей к глазам подступали слезы.

Ева вскочила: на повороте к школе появился желтый автобус, на котором ехали двое ее друзей. Знакомое ощущение, будто что-то сжималось внутри от радости, охватило ее. Зак и Джо, как обычно, вышли из автобуса одними из последних и быстрым шагом подошли к ней. Стандартное приветствие-полуобъятие: Ева положила подбородок на плечо Зака и, по привычке, закрыла глаза, вдыхая запах его куртки. То же самое она проделала и с Джо. Она почувствовала, как волнение ослабевает, и ей стало хорошо оттого, что они снова вместе.

Зак встал между ними, взял обоих под руки, и неразлучная троица двинулась к школе.

— Ева, сегодня идем в «Ланселот»! — сказал Зак с заговорщическим видом.

«Ланселот» был студенческим баром. Он находился в подвальном помещении и состоял из трех небольших комнат, расположенных на разных уровнях. Потолок подпирали каменные столбы, под сводами висели разноцветные фонарики. Круглые столы и простые стулья с потертыми сиденьями видели не одно поколение студентов. И здесь всегда гремела музыка.

Ева обожала это место, но в понедельник днем она должна была встретиться со своим учителем: подвести итоги конкурса и составить план занятий на следующие месяцы. Это была очень важная встреча, и Ева не могла отменить ее.

— Ребят, простите, но я правда не могу, — расстроено сказала она.

— А что скажешь, если мы пойдем туда пораньше? — предложил Зак, запуская руку в свою густую шевелюру.

— Почему такая спешка?

— Нам нужно поговорить, — мрачно произнес Джо.

— Я все устрою, — сказал Зак. — У нас два урока физкультуры, так ведь? Фарелл хорошо ко мне относится… да и, в общем… он мне кое-что должен. Он ничего не скажет, если мы вдруг ненадолго испаримся вместо того, чтобы скакать по залу с остальными.

— Хорошо, но… — Ева чувствовала одновременно смущение и любопытство. Она засунула руки в карманы и съежилась, словно пытаясь защититься от слов, которые могли ее ранить.

— У Джо кое-какие проблемы. Мы как бы его семья, и для нас нет ничего более важного. Друзья — в первую очередь, такое уж у нас правило, — ответил ей Зак.

— Да, такое правило… — кивнула Ева.

Они вошли в двери школы. Ева подняла глаза. Она никогда раньше не замечала узоров, покрывавших бронзовую поверхность двери снизу доверху. И вдруг Еве показалось, будто ее проглотило огромное чудовище…

Слова Оракула отдавались в голове Метатрона гулким эхом, подобно погребальному звону. Он никак не мог найти ответы на вопросы, которые волновали его.