Виктор Демуров - Зарницы грозы

— А что сам Соловей?

Финист сжал кулаки:

— Утек, Правь его побери! Орлы унесли, когда стало ясно, что мы прорвались. Ты где был? За тобой Ворон прилетал?

— Погиб Ворон. На него дрянь какая-то напала крылатая — без морды.

— С рогами? Черная?

— Да.

— Ночные призраки пошли... Уже Великую Бездну поднимают. Это пекельное царство Заморья. Значит, скоро сам Вий к нам пожалует. Ну да мы, Бог даст, найдем, чем его угостить! — И Финист рассказал Баюну, как его войско брало сердце Лукоморья.

На подлете к площади рароги попали в засаду. Соловью авалонцы прислали колдуна — настоящего, не поскупились, — и этот самый колдун чародейством подбил птицу Финиста, да еще парочку по бокам, а разбойники вдарили из самострелов. Рарог не ящер, рарога человечьим оружием сложно убить, если только в глаз не метить — зато всадника с его спины сбить можно. Ясный Сокол лишился половины нав, но об этом он узнал только потом. В отличие от прочих бойцов, у него, как подобает летающему воеводе, был за спиной специальный мешок. Финист спрыгнул с гибнущего рарога, и из мешка вырвались волшебные крылья, опустившие его на землю. Русичи хотели его прикрыть и увести, но маршал вступил в бой среди пеших, пробиваясь к авалонскому колдуну.

— Мальчишка! — рассказывал Финист. — Сопляков на смерть шлют, и ведь поднимается рука у них! Бледный, хлипкий, да еще с глазами у него нелады — стеклышки такие носит. Он на меня прутик поднимает, «Абра Кадабра!» кричит, а я его из «Аленушки».

Навий мушкет немало выручил Финиста в той схватке, но переломить ее ход удалось, только когда прибыли ящеры Ксайфа. Разбойников и нечисть вытеснили на площадь, где они уже были легкой целью для рарогов и гром-камней. Соловейские и не стали за площадь цепляться: все бросились под прикрытие царского терема. Обрадованный, Финист кликнул своих. Если терем занять, то повычистить из углов Лукоморья соловейскую плесень ничего не стоить будет. Частью она вообще сама разбежится, потому что, кроме жажды наживы, их ничего не держит вместе. Но в тереме засели заморцы, которые это тоже понимали. Битва была жестокой. Армия Финиста таяла на глазах.

— И тут, — продолжал Ясный Сокол, — кое-что случилось. Будто прояснилось перед глазами. В голову холод вторнулся, в грудь — жар. А рука — легкая, словно и не рубился до этого, как проклятый.

Единым кулаком стянулись бойцы воеводы, что на земле, что в небе. Страх, усталость — все отступило. Финист будто прозрел, видя теперь отчетливо слабые места в защите терема. Он приказал бросать туда гром-камни, а сам пролетел над стенами, стреляя из «Аленушки». Рой стрел поднялся ему навстречу, но ни одна не зацепила. Внизу с удесятеренной силой таран крушил ворота. Русичи гибли, но шли по трупам, обезумев. Они ворвались в терем, словно упившиеся грибным отваром варянги, и рубили чужеземцев, пока среди тех не началась паника. Соловей засвистел, у людей посрывало шеломы и шапки, а на горизонте показался спешащий Одихмантьеву сыну на выручку Гваихир. Бывший царь взбежал на самую высокую башню, вскочил орлу на спину и был таков. Из его присных не уцелел ни один.

— Эх, Баюн, как это тебе описать — я даже и не знаю! Гордость, ликование... Столько лет я такого не чувствовал, даже забыл, а сейчас — аж всего трясет, так повторить хочется. — У Финиста действительно дрожали от возбуждения руки. — Ты герой, ты понимаешь это? Ты мне повелителя вернул, ты жизнь вдохнул в меня! Когда я стану... мнэээ... когда мы выкликнем царя, тебя щедро наградят. Проси чего хочешь. Можем сделать тебя воеводой надо всем зверями лесными. Можем даже навой!

— Нет уж, — содрогнулся Баюн.

— Боярин! — К Финисту подбежал дружинник. — Там у ворот люди какие-то! Говорят, тебе на подмогу пришли!

Подмоги было десятков шесть, не меньше. Самой разной. Простой люд с топорами да вилами, кметы в кольчугах и шеломах, даже добрая нечисть кое-какая — домовые, берегини, банники.

— Здравы будьте, — приветствовал всадник с окладистой бородой. Шапка соболем оторочена, ножны сабли в самоцветах — видно, что человек знатный. — Я Добрыня Никитин сын, дружину свою привел. Сказывают, ополчение вы собираете?

— Здрав будь, воевода, — сказал Финист, — собираем, да.

— Я Илейка, — поклонился детина-крестьянин. — Соседей да друзей созвал, сколько есть.

— А мы сами, — заявил один из домовых, — голос услышали и пошли.

Их впустили. Финист потер руки:

— Начинается! Не нарадуюсь, Баюн! Ах, Ящер всевластнейший!

— А может, они просто узнали, что терем взят? — предположил рысь.

— Или и то, и другое...

Корону Соловей, убегая, бросил. Финист ее спрятал в сундук. Еще успеется, рассудил он. Да к тому же, многие были за Ивана-Царевича. Что только ни рассказывали про него. И что он в царство Хидуш ускакал, а вернется оттуда на чудном звере олифанте. И что прячется где-то под самим Лукоморьем. И что нарочно позволил Соловью победить, план это такой, который простым людям с виду непонятен. И даже что его Правь избрала, и в назначенный срок он поведет рати Перуновы.

Разбойники, почуяв безвластие, попытались было отбить терем, но Финист утвердился там крепко. Да и соловейские без своего царя рассыпались на отряды, грызущиеся между собой. Ясный Сокол выслал рарогов, чтобы их все в Лукоморье отыскать и добить. К нему продолжали прибывать ополченцы. На окраинах города, где все еще засело много соловейских, люди сами начали восставать и убивать их. Те, кто в свое время от страха переметнулся к Соловью, спешно записались в рьяные сторонники Финиста. Слух, что лихой царь бежал, как заяц, разлетался быстро.

— Вернется, — говорил Финист, — рано победу праздновать!

Деревни вокруг Лукоморья вычистили быстро — нечисть оттуда, как маршал и предрекал, сбежала сама. На юге Ягжаль выторговала помощь от берендеев и вновь пошла на Китеж. Черномор вышел из лесов, тоже стал ополчение собирать вокруг себя. Иван-Царевич, если верить слухам, начал отбивать восточные земли — неужели-таки правда в Хидуше был?

Баюн ото всех предложений сделаться воеводой отказался. Шутка ли, чуть себя не угробил несколько раз — а тут ему еще и вверят кого-то! Да и где видано, чтобы кошачье племя стаями ходило? Зато мастер Левша, которого выпустили из темницы — попал туда еще при Горохе, за отказ уехать в «город мастеров» Оскалово — сделал Баюну особую бронь, легкую, плотно плетеную, как змеиная кожа. Поддоспешника под нее не требовалось — рысьего меха хватало.

Явился к Ясному Соколу и Федот-стрелец.

— С навами бок о бок — мне как саблей по сердцу! — говорил он. — Но я и не к ним, я к лукоморичам. А Финисту я престол занять не дам, пущай хоть сколько на него облизывается.

Вскоре пришла тревожная весть: западное порубежье опять пало. Богатыри Черномора все погибли. Сам воевода приказал своему ополчению отступать до Лукоморья — все равно по дороге полтора села, да и в тех разбойники похозяйничали еще когда.