Виктор Демуров - Зарницы грозы

Соловейские, подумал Баюн, и от сердца чуть отлегло. Значит, не в Тридевятом пока «занят» демон Заморья. После подземных чудищ разбойники казались чуть ли не безобидными.

Волх разомлел — впервые за долгое время он наелся досыта. Его тулово даже чуть подросло.

— Почему так медленно? Спите, что ли? — рыкнул он.

— Мало запасов осталось, господин.

— Распустились тут без меня... Придется трясти. Все поняли, что это значит?

— Да, господин.

— А что это значит? — спросил Баюн у одного навы.

— Войну, — ответил тот. — Волх будет потрошить кого-нибудь слабого. Для поверхности это вторжение Тридевятого царства в соседнее королевство или еще куда.

— Да нам и так не здорово! Нельзя без вторжения?

— Не выйдет. От господ демонов исходит сильнейший психический импульс пассионарности... — Нава поглядел в стеклянные глаза Баюна, усмехнулся и сказал: — В общем, считай, что это волшебство такое. Решит господин Волх, к примеру, авалонцам всыпать — и русичи проникнутся к Авалону ненавистью.

«Так вот что со мной было в том подземелье. А я-то решил, будто в настоящего героя превратился».

Баюну было обидно. Казалось бы, праведный гнев, готовность погибнуть за родную сторону — чувство святое, высокое. А это, выходит, всего-навсего чародейство отвратительного чудовища. Хочется верить, что есть у Волха хоть крупица света в его черной душе. Ведь не зря же он сын Князя Всеслава.

Началось радение. Баюн уже знал, что это означает, и поспешил убраться подальше. Вслед ему неслось:

И тут тоже о своем демоне песни сочиняют. Когда только успели?

Финист так и не явился. Вместо него на крылатом ящере прибыл его друг — худой, длинноносый Ворон Воронович.

— Финист крепко занят, прижало его! Мы к площади пробиваемся. Разбойники в терема вбежать норовят и простыми людьми прикрываться.

— Ушкуйники есть? — спросил Баюн.

— В Лукоморье нет. На севере бузят. Там у нас никого пока.

— А из заморцев кто?

— Орлы, да эти... кирконосцы бегают. Их на улицах не очень много, в царском тереме засели. Еще нечисть Кощеева кое-какая. Сам Кощей, по слухам, тихариться будет, пока у нас силы не иссякнут окончательно.

Баюн примостился в пустой корзине из-под гром-камней. На спине ящера он удержаться не мог, как ни старался — все-таки это не лошадь.

— Зададим мы Соловью сейчас! — объявил Ворон. — На бойцов расщедрились — нав теперь батюшка демон прикрывает. Ну, трогай!

Они взлетели. Сверкнуло кольцо Ворона, и свет солнца — настоящего солнца — ослепил Баюна. Рысь уже забыл, каким должно быть небо. Щурясь, он осмотрелся: землю и крыши теремов под ними покрывал снег. Это сколько же он был в Нави?

В отдалении кипел бой с соловейскими. Огромные орлы кружили над улицей, то и дело выхватывая по человеку. Со стороны Медвяной улицы, видел Баюн, торопилась и подмога разбойникам.

— Ворон! Смотри!

— Вижу. Цут, Ивашка, ату этих псов! Ксайф, твой клин — до Финиста! Остальные за мной!

Крылатые всадники разделились. Два десятка, достав гром-камни, полетели к Медвяной, , еще сотня исчезла на юге, а Ворон атаковал орлов.

Баюн из своей корзины мог только смотреть. Ящеры бросались на птиц, рвали им перья, стараясь уйти от клювов и когтей. Всадники, навы и пара-тройка людей, били из самострелов. Вскоре полетел к земле ящер, обезглавленный, а следом — орел с перегрызенным горлом. Рухнул с небес еще один орел, которому прострелили глаз и сломали крыло.

— Надерите их хвосты! — кричал Ворон Воронович. Сам он в бой не вступал, облетая вокруг. — Уар — по правую руку!

Черная тень вынырнула из туч. Это был не орел: Баюн мельком увидел крылья летучей мыши и длинный тонкий хвост. Тень схватила Ворона и унесла в небо, разрывая добычу на лету. В сторону Баюна брызнуло кровью. Закричал, засуетился ящер, оставшись без седока. Рысь выпрыгнул из корзины на скользкое седло, уцепился как мог, завертел головой. Орлы, пользуясь замешательством, уже отжимали навье войско. Сразу два ящера пали на заснеженные крыши, проломив их.

Баюн не услышал — почуял нечто у себя за спиной. Он обернулся за миг до того, как тень его накрыла. Прямо в морду ему целились когти, длинные, словно кинжалы. Рысь прижался, увернулся, едва не слетев с ящера, и бросился тени на перепончатое крыло. Шкура твари была мерзкой, скользкой, упругой, как у рыбы-кита, голову венчали рога, а морды не было вовсе — ни глаз, ни рта, ни носа. Без единого звука тварь боролась, пытаясь достать Баюна. Тот висел, будто клещ, зубами и когтями пропарывая дыры в жесткой сухой плоти. Крови из ран врага не лилось — да и был ли он вообще живым?

Кувыркаясь, Баюн и рогатый падали на улицы Лукоморья. Тень не слабела, хотя крыло ее уже было изодрано в лоскуты. Она изгибалась всем своим скользким телом, вытягивала когти и наконец зацепила Баюна. Рысь ощутил, как острая боль входит ему в бок, но тут что-то черное пролетело мимо них на землю, ахнуло, полыхнуло, ослепило, и последним, что увидел Баюн, была смутная полупрозрачная туча, живым туманом восставшая во все небо.

Когда вернулись, постепенно, сначала слух, потом зрение, Баюн понял, что лежит плашмя на трупе рогатой тени. Это его обрадовало. Если бы тварь оказалась настолько живучей, что пережила падение, его бы не пережил сам Баюн.

Рысь поднялся и охнул. В боку вспыхнула боль. Шерсть там намокла от крови и слиплась. Боль, то тупую, то острую, причиняло каждое движение. Нужно найти воду, заметалось у него в голове. Но где? Если река успела замерзнуть, он не пробьет лед, да и холодная вода может остановить сердце. Вокруг никого не было: ни своих, ни чужих. Там, где упал гром-камень, зияла воронка, полная кровавой каши. Вокруг нее лежали тела. В небе кричали вороны. Терема глядели на Баюна пустыми окнами.

Рысь побрел прочь. Что ему делать, он не знал. Внутри словно опустело. «Скоро я вернусь в Ирий», подумал Баюн. «Там красота и покой, а не убийства и разрушения. Нужно лишь чуть потерпеть. Сперва будет больно, так бывает всегда. Можно лечь прямо здесь и уснуть. Если повезет — проснусь уже там».

Но эта мысль не принесла радости. Более того, она казалась неправильной. Баюну стало стыдно. Неужели он сможет нежиться в небесных лугах, пока его друзья страдают на земле? Бросить Тридевятое, когда он уже столько для него сделал? Не застать победы русичей?

Смелость, говорил ему в детстве один мудрый старый кот, это не отсутствие страха. Смелый — это тот, кто боится, но не отступает все равно. То же самое с волей. Сильному духом хочется поддаться слабости, еще как. Просто что-то в нем есть, что ему это сделать не даст.