Виктор Демуров - Зарницы грозы

Светлый Князь рассмеялся.

— Баюн, обиталище Вия — это не место, где может просуществовать душа хоть какой-то миг. Я только что оттуда, со славной битвы. Можешь быть спокоен: Авалону еще долго не воплотить мечту о завоевании мира.

— Вы убили Вия?

— Его невозможно убить — по крайней мере, в эти времена. Мы заставили его отступить. Сей шаг вернется к нам тысячекратно, и ответ ударит по земному миру с силой, доселе еще невиданной. Мы уже готовимся к нему. Но для вас пройдут столетия, поэтому не бойся. Ты вряд ли застанешь это.

— Калин мне рассказывал про падшие души... Тоже врал?

— Только злое создание, привыкшее к жестокости Вия, может придумать, что небеса заставят людей страдать. Да, не всех пускают в Ирий. Те, кто отягчил свою душу грехами, остаются прикованы к земле. Им уготованы перерождения, за которые они должны раскаяться. Лишь люди, чья вина велика и неоспорима, попадают в чистилища, но даже оттуда, осознав совершенное, можно подняться.

У Баюна отлегло от сердца.

— Значит, я могу увидеть своих друзей?

— Можешь. Но только кого-то одного.

— Почему?

— Потому, Баюн, что ты не умер. Заклинание остановило тебе сердце, и сейчас Елена Премудрая пытается вновь заставить его биться. Долго ты не пробудешь здесь, поэтому выбирай быстрее. Кстати, мой сын передает привет.

Баюн не поверил своим ушам.

— Волх?

— У меня нет других, — улыбнулся Всеслав. — Если дословно, то когда я возвращался в Ирий, Волх послал мне вслед: «Кажется, я только что видел твою кошку. Она еще жива? Удивительно».

— Елена хочет его просветлить, — сказал рысь. — Да и я хотел...

— После предыдущего Волха мне было бы отрадно увидеть такое просветление. Но сейчас пока ничего нельзя сказать. Он не с адом — уже хорошо.

Баюн ощутил, что тяжелеет. Его тело слегка опустилось.

— Я хочу увидеть Ягу! — выпалил он.

— Смотри, — сказал Князь и исчез. Вокруг Баюна расстелилась степь — бескрайняя, ярко-зеленая. Только где-то у горизонта вырисованы тонкие башни на стрекозиных ногах. Небо сине-серое, предгрозовое, но не страх оно внушает, а чувство необыкновенной, дикой свободы. Не для старой богатырки мягкое сияние и покой. А вот и она сама — летит навстречу, в своих узорчатых свободных одеждах, верхом на чудесном белокрылом скакуне, у которого во лбу полумесяц, а копыта едва задевают верхушки трав.

— Котик! Баюша!

Ягжаль спрыгнула с коня и обняла Баюна. Рысь облапил ее в ответ.

— Я не мертв, бабушка Яга! Я вот-вот вернусь!

— Знаю, пушистый мой богатырь. Знаю.

— Передай от меня привет всем-всем! И Волку! И Ивану! И Федоту с Емелей! Скажи, что я перед ними извиняюсь за Грозу! И ты меня прости, пожалуйста! Из-за меня ты умерла!

— Дело прошлое, Баюн. Ты отомстил. А это главное. Мы, вольные девицы, из ветра пришли и в ветер уходим.

Ирий начал расплываться. Баюна потянуло вниз. Руки Ягжаль уже проходили сквозь него.

— Доброй скачки, бабушка Яга! — крикнул рысь на прощание.

— Я для тебя все «бабушка»... — беззлобно проворчала Ягжаль. — И тебе удачи, котик. — Она помахала ему рукой.

Открыв глаза, рысь увидел над собой Елену Премудрую. Ее пальцы упирались ему в грудь, а сам он лежал на спине, распластав лапы.

— Уф, сказала Елена, — насилу оживила тебя. Уже хотела всерьез с Марой сцепиться.

— Где Калин?

— Сэр Кейн, — произнесла царевна с отточенным презрением, — кормит червей. По частям. Какие-нибудь части я, наверное, положу в корзинку и вышлю Гвиневре.

К сожалению или к счастью, Гвиневра не успела получить такого подарка. В скором времени Ланцелот взял столицу и казнил королеву через повешение. Авалонцы ликовали.

Но ничего этого не было.

Все победы и падения, битвы с Грозой, Ирий и Волх пронеслись в голове кота Баюна, когда Серый Волк сказал:

— Ах, черт, тебя же ищут... Я и забыл.

Баюн уже открыл рот, чтобы предложить себя как гонца, но сказать не решился. Кто знает, к чему это может привести? Опасное дело, какой-то заговор. Он только зверь, и не ему вмешиваться в людские дела. Разберутся и сами — это же люди. Чудеса да герои только в сказках встречаются.

— Подумаю, — сказала Ягжаль. — Может быть, из моих девчонок кто поедет. Но завтра. Сейчас они все по шатрам пошли. Пока туда, пока сюда, вечер наступит. А по ночам шастают только мертвецы да беглецы.

— Ну ладно, — вздохнул Серый Волк. — До завтра тогда.

Это завтра не наступило — за Иваном отправились ярыги, и он куда-то сбежал. Жизнь потекла своим чередом. Осенью Кощей устроил сборище, которое вылилось в переворот. Люди Кощея взяли царский терем, а сам он объявил себя царем. Первое же, что сделал новый царь — продал Заморью Змея Горыныча. Люди роптали, но не сильно.

Не прошло и полугода, как Кощея сверг Соловей-Разбойник. В Тридевятом закипела смута. Кощею помогало Заморье, Соловью — Авалон. Стало неспокойно и на границах: оживились берендеи, да Заморье двинуло рати на царство Син, и в Тридевятое хлынули беженцы. В итоге страна раскололась надвое — одно царство Лукоморское с Кощеем, другое Тридесятое с Соловьем. Из Аламаннского королевства вернулся Финист — Ясный Сокол, приведя с собой дружину наемников. Он пробился к Лукоморью, спустился в Навь и вышел оттуда с навами и рарогами. Началась битва за столицу, длившаяся почти пять месяцев. Уничтожить Финиста выслали, отчаявшись, Хеллион Климмакс, но маршал убил ее каким-то хитроумным навьим оружием. Тогда взбешенный Микки Маус спустил на Лукоморье Бармаглота, а следом, увидев, что уцелел под защитным заклятием царский терем — и Змея Горыныча. Лукоморское царство перестало существовать.

Выжившие русичи, обитавшие теперь в безжизненной пустыне, начали превращаться от голода в людоедов. Баюн лишился Ягжаль еще раньше — она присоединилась к Финисту и погибла в пламени. Сам он бежал в Тридесятое. Заморье, слышал он по яблочку, сжалилось над бывшим Лукоморским царством и стало присылать ему пищу и одежу. Блюдца показывали, как с крылатых кораблей падают деревянные коробы, раскалываются от удара о землю, и русичи, расталкивая друг друга, хватают провизии или платьев столько, сколько могут унести, не глядя даже, что им досталось. За эти ящики вспыхивали драки редкой жестокости.

Вскоре разнеслась весть о человеке, что может положить бедам конец. Звали его Кейн, а от рождения — Калин.Учил он, что вновь объединяться русичам нельзя. Собирал людей в свои Вестники Рассвета и рассказывал, как вскоре все будет чудесно, если даже намека не останется на Тридевятое. В Тридесятом его речи пришлись по вкусу. Соловей так и сказал, что он больше не царь, а это — не царство. Стал ходить без короны, хотя грабить не перестал, и записал себя в купцы. Тоже ведь промысел, если вдуматься. В западной же пустыне гибнущий народ чуть Калина не растерзал, когда тот явился — не от слов его, а потому, что давно не ели мяса.