Робин Хобб - Хранитель драконов

— Я не сделала ничего плохого! Ничего такого, что может опозорить меня или нашу семью!

Тимара была так потрясена, что с трудом подбирала слова. Но такой ответ лишь еще больше разозлил мать. Ее глаза выкатились, словно готовые вот-вот вывалиться из орбит.

— Что?! Ты смеешь лгать мне? Бесстыдница! Бесстыдница! Я видела тебя, Тимара! Все видели, как ты сидела там, на виду, любезничая с этим парнем. А ведь ты знаешь, что это не для тебя! Как ты могла позволить ему позвать тебя на свидание! Как ты могла остаться с ним наедине!

Тимара отчаянно пыталась понять, что так взбесило мать.

— Татс? Ты имеешь в виду Татса? Он иногда помогает папе на рынке. Ты же его видела, ты его знаешь!

— Вот уж точно, знаю! С татуировкой на всю морду, как у преступника, и все знают, что он сын воровки и убийцы! Плохо уже то, что такая, как ты, позволила мужчине пригласить тебя на свидание. Но ты еще выбрала подонка из подонков!

— Мама! Я… Он всего лишь мальчишка, который иногда помогает отцу на стволовом рынке! Он мне просто друг, вот и все. Я знаю, что никогда не смогу… что никто не станет за мной ухаживать. Да и кто захочет? Ты ведешь себя нечестно и глупо. Взгляни на меня. Ты действительно думаешь, что Татс позвал меня на свидание?

— А почему нет? Кто еще согласится встречаться с ним? А он, наверное, думает, что ничего получше тебе не светит, поэтому ты согласишься на удовольствие от любого, кто бы его тебе ни предложил! Ты знаешь, что с нами сделают соседи, если ты забеременеешь? Ты знаешь, к чему приговорит нас всех Совет? Да, я пыталась с самого начала предупредить твоего отца, что до этого дойдет! Я его спрашивала: что у нее тогда будет за жизнь? А он отвечал: «Нет-нет, я за ней присмотрю, я не дам ей забеременеть. Я не дам ей опозорить нас». Ну и где он теперь? Отверг предложение для тебя, даже не выслушав его, и ушел, оставив меня присматривать за тобой, а ты удрала красоваться и позориться перед всеми!

— Мама, я не сделала ничего плохого. Ничего. Мы просто сидели и разговаривали, вот и все. Татс не ухаживает за мной. Ты же сама сказала, что мы были у всех на виду, просто сидели и болтали. Татс вообще обо мне в этом смысле не думает. И никто не думает.

Сначала Тимара говорила негромко и спокойно, но на последних словах у нее так сжало горло, что она едва смогла выдавить их пронзительным шепотом. Слезы, почти непривычные ей и болезненно жгучие, собрались в уголках глаз и обожгли чешуйчатые краешки век. Она сердито смахнула их. Вдруг ей стало невыносимо находиться в одной комнате с женщиной, которая дала ей жизнь и возненавидела с тех самых пор.

— Я пойду посижу снаружи. Одна.

— Только оставайся у меня на виду! — выкрикнула мать.

Тимара ничего не ответила, но и не ослушалась. Она влезла на ветку, поддерживавшую дом, и направилась к ее оконечности. Мать этим вполне удовольствуется. Ветка вела в никуда, а если мать действительно захочет убедиться, что Тимара одна, достаточно будет выглянуть в окно. Девушка забралась по ветке дальше, чем обычно, и уселась, свесив ноги. Она смотрела вниз и болтала ногами, проверяя собственную храбрость. Если определенным образом сосредоточить взгляд, то становятся видны только яркие огни внизу. Каждый огонек — это освещенное окно.

Одни были яркими, словно фонари, другие — будто отдаленные звезды в глубинах леса. А вот стоит сфокусировать глаза по-иному, и увидишь скрещенные полосы и полоски темноты на фоне сияния внизу. Падающее тело не рухнет прямиком на далекую землю под деревом, нет. Тело будет ударяться о ветви, отлетать от них и, вопреки всей ее решимости, цепляться, пусть даже на миг, за каждую из этих веток. Не получится никакого быстрого падения и мгновенной смерти.

Тимара узнала об этом в одиннадцать лет. Тот день она помнила обрывками. Началось все со спора на стволовом рынке. Сейчас ей вспомнилось — это был последний раз, когда она вместе с матерью пошла на рынок, чтобы продать цветы, принесенные ею с Вершин. Стволовые рынки были лучшим местом для торговли. Расположенные близко к стволу обширные помосты нередко соединялись висячими мостами с другими деревьями. Сюда приходило много народа, и, конечно, чем ниже располагался рынок, тем богаче были покупатели. Собранные Тимарой цветы, темно-пурпурные и нежно-розовые, величиной с ее голову, источали необыкновенный аромат. Лепестки у них были толстыми и словно бы восковыми, а над ними возвышались ярко-желтые тычинки и пестики. Цветы расходились по хорошей цене, и мать целых два раза улыбнулась Тимаре, пряча в карман серебряные монеты.

Тимара сидела на корточках рядом с циновкой, на которой мать разложила товар, когда заметила пару обутых в сандалии ног, остановившихся прямо перед ней. Над сандалиями колыхался край голубого одеяния торговца. Тимара подняла голову и взглянула на его лицо. Старик, хмурясь, смотрел на нее, потом сделал шаг назад и резким тоном, в котором сквозило негодование, обратился к ее матери:

— Зачем вы держите такую девчонку? Посмотри на нее, на ее ногти, на уши — она никогда не продолжит ваш род! Вам надо было избавиться от нее и попытаться завести другого ребенка. Сегодня она ест, но надежды на завтра не несет. Это бесполезная жизнь, обуза для всех нас.

— Это ее отец пожелал, чтобы она выжила, и настоял на этом, — коротко ответила мать и опустила глаза, пристыженная укором старика.

И случайно встретилась взглядом с Тимарой. Девочка смотрела на нее снизу вверх, ошеломленная тем, что собственная мать настолько неуверенно ее защищает. Быть может, совершенно потрясенный вид дочери выжал каплю жалости из очерствевшего материнского сердца.

— Она много работает, — сказала она старику. — Иногда она ходит с отцом на сбор и приносит домой почти столько же, сколько он.

— Тогда она должна каждый день ходить на сбор, — жестко ответил тот, — чтобы ее труды могли возместить те ресурсы, которые она поглощает. Здесь, в Дождевых чащобах, все ценно, или в твоей семье об этом забыли?

— И ценнее всего жизнь ребенка, — отозвался подошедший отец Тимары, остановившись за спиной у старика.

Отец спустился, чтобы встретить их после торгового дня. Он только что вернулся из кроны, и его одежда пропахла корой и была испятнана соком листьев от лазания по ветвям. Тимара уже вышла из того возраста, когда детей носят на руках, но отец подхватил ее и понес прочь, к выходу с рынка. Короб на другом его плече был наполнен до половины. Мать поспешно свернула циновку вместе с нераспроданным товаром и побежала за ними по дорожке.

— Старый ханжа! — прорычал отец. — Хотел бы я знать, сам-то он отрабатывает то, что съедает? Как ты могла позволить ему так говорить о Тимаре?

— Он торговец, Джеруп. — Мать оглянулась почти со страхом. — Нельзя оскорблять его или его семью.