Сергей Раткевич - Наше дело правое

Ну и что, что подводника из меня не получилось! Оно и ладно — как под водой увидишь зимние шторма или северное сияние? Конечно, может, не так престижно, и льготная выслуга — полтора года вместо двух. Хотя — чего уж там — признаюсь: в курсантские годы хотелось мне на подплав. Интересно, выходы в море куда как чаще… ага. Вот и проговорился.

Да, да — я из тех самых, «прожженных мареманов». Ну какой идиот бы еще поперся в военно-морское училище в середине девяностых? Только такой, как я. Который хочет в походы, который не может без моря. Вир, выбора у меня особого не было: отец — морской офицер, детство в Гремихе да Гаджиево, только и оставалось, что идти по проторенной дорожке. Только неправда это. Выбор есть всегда. Подался бы я в бандиты; глядишь, был бы сейчас вполне респектабельным, законопослушным бизнесменом. Если бы выжил, а шансы у меня неплохие были, кстати, — я пронырливый. Все на курсе так говорили.

Пронырливость и находчивость — это, конечно, хорошо. Особенно если поставляются в комплекте с везением. Я же вовсе не от хорошей жизни стал таким… предприимчивым. Мне часто не везло. Нет, я, конечно, далек от того, чтобы стонать и жаловаться. В конце концов, есть люди куда более невезучие. Хотя бы те, кого расстреляли для профилактики, пока ловили Чикатило. У меня все было не так запущено. Ну, подумаешь, попадусь на заборе после возвращения из самохода. Или моему отделению по жребию достанется наряд по столовой на Новый год. Ерунда! Только сообразительность развивает, учит выкручиваться из самых неожиданных ситуаций. Но нужно было попасть в настоящую передрягу, чтобы понять: дело тут вовсе не в везении…

И — подумать только — едва-едва я, так сказать, приступил к исполнению должностных обязанностей, как наметился выход в море.

Правда, повод для этого выдался вовсе не радостный, и боевая учеба была под ба-а-альшим вопросом. Только… только все равно — море есть море. Так я думал. И, несмотря ни на какие трауры, на душе было радостно.

Дело, собственно, заключалось вот в чем. Как раз тогда в Баренцевом море проводилась грандиозная операция — доставали со дна нашу погибшую лодку. Выглядело это так: иностранцы занимались своим делом (доставали лодку), а силы флота — своим (охраняли и обороняли район). То есть там, где проводилась операция, постоянно дежурила боевая коробка Северного флота, как правило, БПК. [57] Большой противолодочный корабль.

Гражданские частенько думают, что корабль, укомплектованный экипажем по штатному расписанию, в состоянии выполнить стоящие перед ним задачи, тем более по охране и обороне какого-то там района.

С военной точки зрения, это не совсем так. Особенно в деле, связанном с выполнением сакральной политической воли руководства страны. Вот и создали Экспедицию особого назначения, которую возглавил аж целый вице-адмирал. Разумеется, в состав ЭОН вошла куча флагманских специалистов из штаба Северного флота; позднее, справедливости ради добавлю, подтянулись парни даже из ГШ ВМФ, [58] Главный штаб Военно-морского флота. что в самом морском городе России — Москве.

Конечно же, все это хозяйство размещалось на той самой дежурной коробке; несложно догадаться, каково в это время приходилось экипажу. Сами подумайте — кто важнее: флагманский спец — убеленный почтенными сединами капраз [59] Капитан первого ранга. или зеленый старлей, командир какого-то там дивизиона, скажем, из БЧ-5? Ответ очевиден. Вот и приходилось бедолаге старлею ночевать на боевом посту, в собственном заведовании, сиротливо притулившись на матрасе. Рядом с реактором, конечно, — потому что БЧ-5 и есть его работа.

Разумеется, я наслышан о таком положении дел. Поэтому, когда под занавес грандиозной эпопеи высокое руководство решило, что одного БПК для торжественного момента возвращения погибшей лодки маловато, я изготовился в полной мере проявить пронырливость, захапав каюту, на которую вряд ли бы позарился хоть кто-то из уважаемых членов штаба ЭОН.

Итак, одним погожим сентябрьским утром мы вышли в Баренцево море. Должен сказать, что проход крейсера по Кольскому заливу — явление само по себе достаточно интересное, а уж когда наблюдаешь его непосредственно с борта… Движение гражданских судов остановили часа за три до того, как мы отчалили. У БЧ-1 (штурманов) был праздник — осуществить проводку на скорости около двадцати узлов. Впечатлило. Такая махина несется вдоль скалистых берегов… Здорово! На выходе в открытое море, у острова Кильдин, скопилась небольшая кучка нервно жмущихся к берегу сухогрузов.

Штаб ЭОН, как белых людей, пересаживали вертолетами; это обстоятельство здорово мешало заснуть. Каюта, которую мне удалось отхватить, располагалась не на так называемой «офицерской» палубе, а чуть выше, на одном уровне с кают-компанией. Правда, попасть ко мне непосредственно оттуда невозможно. Сперва следует спуститься на палубу ниже, потом пройти по коридору в сторону юта и подняться по одному неприметному трапику. Так что фактически я пытался уснуть в кормовой надстройке, сразу за единственным на корабле артиллерийским орудием. Впрочем, близость вертолетной площадки — далеко не единственное неудобство моего обиталища. Иллюминатор выходит прямо на левый шкафут. Кому понравится, если любой может спокойно пялиться с палубы на твой скромный быт? И никакой рыбалки «на дурака»… Впрочем, возникни вдруг непреодолимое желание половить треску, вполне можно спуститься в кубрик к подчиненным: и уже там закинуть крючок с леской в море.

Забегая вперед, скажу: в первый же день мои матросы «на дурака» поймали ската; стоит ли упоминать, что они простодушно решили выпотрошить и высушить бедную рыбину — на сувенир. Салажатам было невдомек, что скат — животная очень редкая и своеобразная; к примеру, единственный орган выделения у него — собственная шкура. То есть у скатов нет почек в обычном понимании этого слова. На практике это означает, что через шкуру у этой рыбины выделяется разная ненужная организму гадость. И, конечно, эта гадость имеет свойство нестерпимо вонять по прошествии некоторого времени.

В тот день мне пришлось проявить всю свою пронырливость, чтобы обеспечить своим подчиненным возможность посетить душевые вне очереди.

Под вечер стало ясно, что из каюты меня никто так и не выселил, и я чуть было не решил, что жизнь налаживается.

Вертолеты наконец-то угомонились. Я лежал на койке, наслаждаясь покоем, когда раздался робкий стук в дверь. Вставать не хотелось — мало ли кто ошибся дорогой? Потому что если б не ошибся — стучался бы гораздо уверенней. Стоило мне так подумать, как снова постучали, в этот раз настоящим, военно-морским стуком.